Канта Ибрагимов - Прямой наводкой по ангелу

Правда, все не за просто так — интерес обоюдный, и вообще у них много общего пережитого, и не зная никого в этом городе, она тянется к Столетову; с ним весело, роскошно. И он вроде бы без нее скучает. По крайней мере так говорит, а из командировки приезжает, сразу же за ней машину отправляет, и еще дома не побывал, а с Афанасьевой встретиться хочет. И в угоду ей: что ни премии — в ведомости, дефицитный товар — в списке. Да это все ничего, она в Грозном без году неделя, а среди очередников на жилье уже в первой полусотне, под диктовку шефа заявление писала: «как молодой специалист, прибывший для подкрепления кадрового состава из Москвы, и имея больную мать на иждивении… отдельную двухкомнатную квартиру в строящемся ведомственном доме».

Анастасия, конечно же, понимала, что такая ситуация долго продолжаться не может, по крайней мере ей необходимо подумать о своей личной судьбе, и она не раз пыталась заговорить об этом со Столетовым, но он, будто зубы болят, кривил лицо, и всякий раз увиливал от темы, да развязка пришла сама собой.

Будучи пьяным, Столетов рассказывал Афанасьевой о своей семейной жизни, мол, с «необъятной старой» женой у него ничего нет, так — иногда. А как раз в это время родился третий ребенок — Илья. И понятное дело, не без помощи «добрых людей» явилась здоровенная жена Столетова прямо на рабочее место Афанасьевой. Сказав «сука!», ударила о ее голову папку делопроизводств, и вслед убегающей — «чтоб духу твоего не было здесь!»

Анастасия убежала в общежитие, рыдая, уткнулась в подушку. Даже не открыла дверь водителю Столетова. А вечером, собрав свои пожитки, двинулась на вокзал, купила билет до Москвы и, когда поезд уже подали, задумалась о советских реалиях, ведь трудовая книжка здесь, прописка здесь. Как и на что жить в Москве? И лучше бы уехала, да в последний момент, обдавая ее крепко спиртным запахом, объявился важный Столетов. В эту ночь он до утра оставался с ней в профилактории, клялся в любви и даже говорил, что с женой разведется, будет жить только с ней, по работе даже повысит. А на утро:

— Ты пока на работу не выходи, посиди в общежитии, а я разберусь кое с чем и все будет хорошо.

Стало еще хуже. Жена Столетова явилась в общежитие, воспользовалась тем, что дверь была не заперта; голос не повышала, потребовала и отсюда убраться.

С уличного аппарата Анастасия позвонила на прямой номер:

— Аркадий Яковлевич, мне стыдно появляться в объединении, выдайте мне трудовую книжку, рассчитайте, пожалуйста.

— Да ты что, Настя! Больше она к тебе на пушечный выстрел не подойдет… Да кому ты, где нужна?! А здесь, уже после Нового Года, двухкомнатная квартира… Не уволю! Я подыскиваю для тебя лучшее место.

Вновь она сдалась, да и выхода не было. Из общежития, правда, не выбыла. А работа новая нашлась, прямо по профилю — руководитель кружка народной самодеятельности при Доме культуры объединения. Работа не скучная, среди молодежи, да оклад значительно меньше, премиальных вовсе нет, и если раньше она и матери деньги отсылала, и даже откладывала кое-что, то теперь еле-еле от получки до получки дотягивает, даже в долг живет.

А со Столетовым так: много раз шофера присылал, сам подвыпив наведывался; и упрашивал, и даже слегка угрожал, дошел до того, что стихи ей написал — все, с прошлым порвано.

Круглый год доработает, как раз дом к тому времени достроят, с собственной квартирой, хоть и в Грозном, а жить станет легче, можно попытаться обменять на комнату в Москве. В столице власть если и не поменялась, то стала, как мать сообщает в письмах, якобы проще, по крайней мере былой деспотии нет.

Ни после Нового Года, ни к лету жилой дом не сдали. В июле Анастасия взяла отпуск, поехала в Москву. Подала новое прошение для прописки на жилплощади матери. Обещали в течение двух-трех месяцев ответить на запрос. Параллельно она подыскивала и место работы. Хотела устроиться в сфере искусства, в консерватории ее еще помнили; пару раз прослушивали, да пальчики уже не те — на зоне отморозила, виртуозной гибкости нет. Пришлось вновь обратиться к физике, вопреки всему, пошла в институт, обещала Максиму Филатову.

Филатов, теперь рядовой доцент кафедры, раздобыл ее адрес у матери, писал ей регулярно, вначале раз в месяц, потом чаще и чаще. Его письма были по-фронтовому сухи и откровенны: «С женой подали на развод. Сына очень жалко, скучаю. Мне его не показывают. Живу в Подмосковье, у тети. Обещают дать комнату в общежитии. Здоровье чуть шалит, в санаторий поехать не смог из-за эксперимента. Надеюсь до конца года завершить опыты и уже в следующем году выйти на защиту докторской. Выступил на научной конференции — много было споров вокруг моего доклада. Пожалуйста, дорогая Анастасия, пиши. Искренне, твой друг, Макс Филатов».

— Я так рад, так рад! — пожимал обе ее руки Филатов, — пойдем, — он провел ее в маленькую, тесную лабораторию, где всюду: на полу, на полках, на столе валялись всякие инструменты, оборудование, пузырьки. Все работало, все кипело, булькало, а запах, точнее — не чем дышать. И тут же на столе грязный чайник, недопитый, круто заваренный чай в стакане, всюду окурки, пустые пачки из-под сигарет, дым пластами висит. В углу раскладушка.

— Извини, иногда приходится ночевать, — он заправил грязную постель.

— Знаешь, Настя, я так благодарен тебе! Меня турнули из деканата, и я так рад! Теперь все время занимаюсь любимым делом.

— Тут ведь нечем дышать! У Вас легкие…

— Да-да, сейчас включу вытяжку. Просто она так шумит.

Через пять минут Анастасия уже задыхалась, не выдержав, выскочила. Следом вышел и Филатов:

— Пойдем сегодня в кино, я установку отключу.

Только сейчас Анастасия заметила, как он сдал: под глазами синющие круги, а кожа, даже не бледная, а с каким-то дымчатым, как воздух в его лаборатории, оттенком, и лишь в глазах блеск, жизнь.

— Максим, так нельзя, вы сгубите себя.

— Не-не, не волнуйся, я абсолютно здоров. Установку часто отключать нельзя, каждые четыре часа снимаю показания, кха-кха-кха. Прости, — достал он из кармана далеко не свежий носовой платок. — Настя, я свершу такое открытие, все подтверждается!… Ты должна возвратиться в Москву. Мне поможешь, столько материала! Мы вместе защитимся — ты кандидатскую, я докторскую, и дальше продолжим исследования.

Билеты достали только на последний сеанс. Весь фильм он держал ее руку в своей сильной, прохладной, влажной руке, и лишь когда начинал кашлять, обеими руками сжимал рот, чтобы никому не мешать.

После фильма он провожал ее домой, все также не выпуская руки. Летняя ночь в Москве была светлая, теплая, умиротворяющая.

— А вы где будете ночевать? — уже у подъезда поинтересовалась Анастасия, а Максим с фронтовой откровенностью: