Гордон Оллред - Камикадзе. Эскадрильи летчиков-смертников

– Прекрасно! Гораздо лучше, чем сидеть с…

– Хватит!

Я ударил кулаком по столу, оттолкнул стул и бросился из столовой, ничего не видя вокруг. Где сейчас был Тацуно? Я найду его. Я скажу ему, что умру за него. Я буду прикрывать его до самого корабля. И потом мы бросимся в атаку вместе. Нет, Тацуно не пойдет на таран один. Только не мой друг! Я пробежал примерно четверть мили по базе и остановился перед казармой Тацуно. Он и его товарищи по несчастью, видимо, сейчас получали последние инструкции.

Я развернулся и уныло побрел к своей казарме. До вылета оставалось два часа. Час до получения наших инструкций по сопровождению. Я даже не стану проверять свой самолет. Заведу его в самый последний момент. Накамура сидел на койке в моей комнате и ждал.

Я молча сел рядом с ним. Приятель глубоко вздохнул и хлопнул меня по колену.

– Прости, Ясубэй, – пробормотал он. – Я не знал, что говорю. Я схожу с ума. Правда.

Я сжал его руку.

– Не горюй, Ясубэй, – произнес Накамура. – Тацуно этого бы не одобрил. Ему не хотелось бы, чтобы ты его оплакивал. Он сказал мне это вчера вечером. Все мы отправимся на тот свет. И очень скоро. Вопрос нескольких дней. Сегодня или завтра – это уже не важно. Мы доживаем последние дни… Ты сделал прекрасную вещь, Ясубэй. Ты нашел человека, с которым приятно проводить время. Это здорово. И не важно, что потом произойдет.

– Но я даже не увидел его. – Я едва не зарыдал. – Тацуно! Знаешь, сколько мы дружим?

– С четырех лет. Он рассказал мне. Но ты ничем ему не помог бы. Мы все действуем друг другу на нервы. Я сам не виделся с Тацуно. Он ушел в горы к священнику.

– Как он это воспринял? – Я должен был задать этот вопрос. – Великолепно! – ответил Накамура. – Великолепно! Сегодня у меня возникло забавное ощущение. Может, все мы получим сегодня этот приказ. И все сгорим в пламени… отдадим долг своему императору. Это чувство пронизывает меня до костей.

Наконец, оставшееся до вылета время прошло. Оно ничем мне не запомнилось, и потом я вдруг обнаружил себя стоящим на летном поле в своем комбинезоне и готовым к вылету. Всего в бой отправлялось шестнадцать пилотов. Четверо в сопровождении. Остальные не должны были вернуться. Двенадцать летчиков собрались возле офицера с картой, чтобы получить последние указания.

Все мы стояли и внимательно слушали офицера, каждое его слово. Тацуно стоял недалеко от меня, но казался мне каким-то нереальным, просто расплывчатым образом. Его душа… Он уже будто стал ветром, шелестящим среди фонариков.

На бритых головах камикадзе красовались повязки в виде японского флага – восходящее солнце на белом фоне. К вылетам смертников никогда не относились с небрежностью. Это была целая церемония, шоу, напутствия и напыщенные речи… многие из которых я выучил наизусть.

Мальчикам и девочкам, снятым со школьных занятий для работы на базе, позволялось в таких случаях собираться рядом с летчиками. Некоторые девочки начинали плакать, затем умолкали. Приходило время речи офицера.

Да, все те же слова, которые я так часто слышал за последние недели. Гнусавый голос гудел какое-то время, затем заканчивал: «Итак, доблестные воины, идите в бой с улыбкой… Вам уже уготована слава ваших предков… защитники… самураи небес…»

Наконец настало время петь боевую песнь:

И наконец, последний тост. Чашечки с сакэ взмыли вверх, и прозвучал клич: «Тэннохэйка банзай!» («Да здравствует император!») Камикадзе со смехом и шутками стали забираться в свои старые самолеты, древние истребители и даже тренировочные машины. Правда, теперь это уже не имело значения. Из этого полета возврата не было. Улыбки? Они могли остаться на лицах некоторых пилотов до самого последнего момента. У других они стали таять, когда летчики залезли в кабины. Возможно, некоторые не ощущали страха до тех пор, пока не видели приближающийся вражеский конвой. А что же было тогда смелостью? Я не знал. Кто более отважный человек – тот, кто чувствует страх в последний момент, или тот, кто чувствует его с самого вылета? Но тогда я мог думать только о Тацуно.

И вот он вместе с Накамурой направился ко мне. Друг казался мне нереальным. Да, душа уже покинула его тело. Оно выполнит свои обязанности автоматически. Какая странная улыбка разрезала восковое лицо Тацуно. Скажи ему! Скажи ему, что ты будешь прикрывать его и погибнешь вместе с ним. Но нет, он не хочет этого слышать. И что-то мешало этим словам сорваться с моих губ. Твое время скоро придет, Кувахара. Да, повторяя эти слова, я мог немного ослабить чувство вины. Я не был другом Тацуно. Я не был его другом на протяжении нескольких недель. И не мог надеяться на то, что мы будем когда-нибудь видеться чаще.

Свинец в моей груди стал еще тяжелее. Он гнул меня к земле, раздавливая под собой все слова.

– Тацуно… я…

Наши ладони встретились в ледяном рукопожатии. Накамура стоял рядом, глядя себе под ноги. Он был лучшим другом, чем я, и дал теперь мне последнюю возможность поговорить с Тацуно.

– Помнишь… – пробормотал я, – как мы всегда хотели летать вместе? – Я посмотрел в глаза Тацуно и тут же опустил голову. – Я скоро последую за тобой.

А потом он что-то протянул мне.

– Вот, – сказал Тацуно, – позаботься об этом для меня. Это не так много, чтобы отправить, но позаботься об этом.

Я быстро отвел взгляд. Тацуно дал мне свой мизинец. Наши смертники всегда оставляли что-то – локон волос, ногти, целый палец – для кремации. Пепел отсылался домой, где его хоронили в семейной усыпальнице. Там в специальной нише прах оставляли рядом с фотографиями предков. Раз в год священник входил в усыпальницу помолиться.

Взревели моторы самолетов, и я вцепился в Тацуно, словно этим мог спасти его.

– Прощай, Ясуо, – произнес он.

Мы бросились друг другу в объятия.

Не оглядываясь, я побежал к своему самолету. Не знаю, как я забрался в кабину. Просто обнаружил себя сидящим в кресле и пристегнувшимся ремнями. Я машинально проверил приборы и надел защитные очки. Вся база гудела во время последних приготовлений.

Я проверил уровень топлива и запустил мотор. Он закашлял, заработал сначала неровно, но потом резкие звуки превратились в монотонный гул. Мы тронулись с места – безразличные крылатые звери, проснувшиеся к жизни. Уно, наш ветеран с пятью сбитыми вражескими самолетами на счету, был лидером. Я следовал за ним. Из диспетчерской башни пришли сигналы. Зеваки-школьники уже были в другом мире. Бешено вращающийся пропеллер отбрасывал назад воздух, песок, травинки и клочки бумаги.