Лео Кесслер - Прорыв из Сталинграда

За фон Доденбургом следовал Матц, поливавший противников короткими злыми очередями.

— Осторожнее! — заорал Шульце и бросил гранату. Она пролетела над головами бегущих впереди эсэсовцев и взорвалась там, где русские поставили свои старомодные пулеметы «Максим». Женщина-стрелок свалилась вперед, раскинув руки. Сугроб, на который она рухнула, оросился ее кровью.

Фон Доденбург перепрыгнул через ее тело, все еще дергавшееся в конвульсиях, и побежал дальше, стреляя направо и налево. Один из дезертиров свалился замертво с каменной лестницы. Другой завопил: «Не стреляйте… пожалуйста!!!» Но Куно поразил его безжалостной очередью, нацеленной прямо в грудь.

Теперь из разных углов церкви навстречу бойцам «Вотана» выбегало все больше и больше дезертиров с поднятыми вверх руками. По их небритым лицам градом катились слезы. Но русские женщины из состава полка «Мертвая голова» продолжали оказывать сопротивление.

— Осторожно, господин штурмбаннфюрер! — как нельзя кстати крикнул Шульце. Фон Доденбург едва успел уклониться в сторону — пули просвистели у него прямо над головой. В следующий миг гамбуржец вскинул автомат и дал длинную очередь куда-то вверх. Русская «амазонка» с криком рухнула на каменный пол.

— Благодарю, Шульце! — выдохнул фон Доденбург. — Я — твой должник.

Не обращая внимания на пули, которые свистели вокруг него, он помчался дальше, поскольку твердо знал, что в бою внутри здания все решает скорость и непреклонность, с которыми действуют атакующие. Ни в коем случае нельзя дать противнику хоть малейшую возможность сплотить свои ряды. Фон Доденбург укрылся за покрашенным облупившейся от времени золотой и голубой краской притвором, и дал яростную очередь вверх.

— Куно… Куно фон Доденбург, — послышался голос из затянутых дымом внутренних помещений церкви. — С нас уже достаточно. Нам не хочется умирать от рук наших же соотечественников.

Это был Ханно фон Эйнем. Фон Доденбург нахмурился. Когда станет поспокойнее, он решит, что делать с предателем. Но не сейчас. Сейчас у него была масса других, гораздо более неотложных дел.

— Прекрасно, — бросил он, — тогда выходите все с поднятыми вверх руками.

Дезертиры начали выходить из своих укрытий, поднимая руки. Им пришлось проходить мимо двух рядов бойцов «Вотана». Злые и раскрасневшиеся после жестокого боя, эсэсовцы награждали их пинками и угрожающе подталкивали дулами автоматов. Наконец, появился и Ханно фон Эйнем. Он дрожал от страха.

— Что вы собираетесь сделать со мной? — слабым голосом спросил майор. Глаза его были мокрыми от слез.

Фон Доденбург не стал отвечать. Вместо этого он сам спросил:

— А где эта русская, полковник Кирова?

— Она на крыше церкви, Куно. Вместе со своими бабами, — торопливо ответил фон Эйнем. — Но что же вы все-таки…

Фон Доденбург кивнул Шульце, и здоровяк дал фон Эйнему такого пинка, от которого тот едва не свалился на пол.

Не обращая больше внимания на друга детства, Куно повернулся к Шульце:

— Мне не нужно больше жертв. Надо, чтобы они все сдались нам. У тебя есть с собой дымовые гранаты, Шульце?

Обершарфюрер кивнул.

Тогда фон Доденбург подозвал к себе Матца:

— Матц, приведи-ка сюда парочку женщин, которых мы успели захватить в плен. А ты, Шульце, швыряй туда дымовую гранату.

Шульце выдернул чеку и швырнул вверх гранату. Та взорвалась, из нее повалил густой дым. Пользуясь плотной дымовой завесой, фон Доденбург бросился вперед. Все произошло слишком быстро, и женщины просто не успели вовремя среагировать. Когда они открыли стрельбу, он находился уже в «мертвой зоне», куда не могли достать их пули. Он подождал несколько секунд, пока дым не расчистится, а затем приложил ладони рупором ко рту и прокричал:

— Сейчас мы приведем сюда бойцов вашего полка, которых взяли в плен. И если вы не сдадитесь, я лично пристрелю одну из них. Если потребуется, я застрелю затем и остальных. Но я не хочу больше жертв. Вам ясно?

Его голос был хорошо слышен в церкви, но сверху никто не отвечал; на крыше царила тишина, нарушаемая лишь звуками боя, доносившимися снаружи, со стороны деревни.

Подошел Матц. Перед собой он толкал трех женщин с наголо обритыми головами. Вид у них был потрепанный, руки грубо связаны за спиной проволокой. У одной из них, здоровенной бабы крестьянского вида, разорвались юбка и гимнастерка, из которой едва не вываливалась одна ее огромная грудь.

Фон Доденбург нахмурился.

— Отойди-ка в сторону, Матц! Я их прикрою.

Матц отскочил назад в тень. Фон Доденбург вскинул свой автомат. Глядя на женщину с полуголой грудью, Шульце жадно облизал губы, точно припоминая одно из самых увлекательных своих приключений.

Фон Доденбург снял автомат с предохранителя. Этот не слишком громкий звук очень явственно прозвучал в тишине, которая воцарилась теперь внутри церкви.

— Я сосчитаю до трех, — медленно проговорил он, — и если к тому моменту вы не сдадитесь, то я пристрелю самую здоровую из ваших баб — ту, у которой порвана гимнастерка. — Он нацелил свой «шмайссер» на женщину и принялся отсчитывать: — Раз… два…

— Ну все, хватит, немецкое чудовище! — раздался резкий голос полковника Кировой, пропитанный горечью поражения. — Мы сдаемся.

Фон Доденбург с облегчением выдохнул.

— Бросайте оружие, — приказал он, — и выходите с поднятыми вверх руками!

Минутой позже полковник Елена Кирова проследовала мимо него. Ее глаза горели ненавистью. Фон Доденбург не смог забыть этот взгляд до самого конца своей жизни.

Ханно фон Эйнема повели на расстрел рано утром. Фон Доденбург построил своих вооруженных людей в каре, расположившееся напротив нестройной шеренги бывших дезертиров. Было очень холодно, лучи рассветного солнца только-только начали разгонять ночную темноту, и Ханно фон Эйнем дрожал всем телом. Но так дрожать его заставлял не холод, а страх, животный страх, который пронизывал каждую клеточку его тела.

Когда фон Эйнема поили перед казнью эрзац-кофе, который бойцы «Вотана» обычно получали на завтрак, он дважды униженно умолял простить его и сохранить ему жизнь.

— Чему послужит моя казнь? Мы и так все обречены… наша судьба уже определена, — бормотал он, вглядываясь в неподвижное лицо фон Доденбурга. Но Куно не отвечал ему. Ханно фон Эйнем должен был умереть. Другого пути просто не было. Дело в том, что Ханно предал не только свою страну, но и весь немецкий офицерский корпус, а самое главное — он предал свою дворянскую касту. Фон Доденбург хорошо понимал, что когда юнкерство начнет предавать свою собственную страну, то это будет означать конец Германии.

Сейчас, когда трясущегося всем телом фон Эйнема привязывали к столбу, дабы майор стоял прямо и не падал, пока его будут расстреливать, на фон Доденбурга неожиданно нахлынули старые детские воспоминания: как они маленькими мальчиками плавали и плескались в сине-зеленой воде пруда позади деревни. Все это происходило в том мире, который оказался так бесконечно далек от сегодняшнего…