Иван Охлобыстин - Там, где восток

— Благословен вход святых Твоих, всегда, ныне и присно и во веки веков! — провозгласил Илия, стоя перед распахнутыми царскими вратами.

— Благодарю вас, — неожиданно на чистом русском языке сказал генерал. — От этой проклятой тряпки я едва не задохнулся.

— Откуда вы так хорошо знаете русский? — невольно полюбопытствовал священник.

— У меня в детстве была русская няня, эмигрантка из очень хорошей, дворянской семьи, — пояснил тот. — А потом в Берлине я много общался с русскими художниками. Даже был в Париже на концертах поэта Вертинского.

— Самого Вертинского? — не поверил отец.

— Да, и он немного поговорил со мной о жизни в своей гримерной, мы нашли много общих знакомых, — не без гордости сообщил пленник.

— Иже херувимы тайно образующе, и животворящей Троице трисвятую песнь припевающе, всякое ныне житейское отложим попечение! — возгласил слова херувимской отец Илия, поднимая ладони к куполу храма.

— Что там? — спросил отца Михаила генерал, подразумевая стрельбу и взрывы, доносящиеся с улицы.

— Стреляют, — сказал священник, возвращаясь на свой стул.

— Какая бессмыслица! — заерзал на табурете пленник.

— Что вы имеете в виду? — не понял отец Михаил.

— Я имею в виду, что скоро здесь будут немецкие солдаты и неизвестно, что с вами произойдет, — ответил генерал.

— Зачем об этом думать, — пожал плечами отец Михаил.

— Это вам незачем, вас мои солдаты не тронут, а меня ваши так называемые партизаны зверски убьют, — напомнил пленник.

— Сами виноваты, — отрезал священник.

— В чем?! — вскрикнул генерал. — Я санитарный врач, приехал с медицинской инспекцией в этот лагерь. У меня из военных принадлежностей только мундир. А все остальное, даже, простите, нижнее белье — светское. Я Генрих Ланц. У меня клиника под Гамбургом. Меня вся Европа знает как врача!

— Господи, иже Пресвятаго Твоего Духа в третий час апостолом твоим ниспославый, того благий, не отыми от нас, но обнови нас, молящих ти ся! — священнодействовал над престолом отец Илия.

— Вы же священник, а я, между прочим, тоже посещал кирху, — убеждал отца генерал. — Меня ждет семья, дети. В своей бессмысленной злобе ваши люди лишат меня жизни. А за что?! Я оружие в руки брал дважды в своей жизни! Помилосердствуйте!

— Не знаю, не знаю, — схватился за голову отец Михаил. — Я ничего не могу сделать!

— Вы можете невинному человеку спасти жизнь! — почти закричал пленник. — Я боюсь умирать! Мне страшно!

— Ну-с, значит, вы служитель церкви? — заинтересованно разглядывал отца Виталия уже лысеющий офицер «СС».

— Так точно, герр офицер, — кивнул тот, сидя перед немцем за столом.

— Вот попробуйте, — налил в кружку перед отцом Виталием из бутылки офицер. — Между прочим, урожай тридцать седьмого года!

— На запах интересно, — заметил священник, понюхав налитое, и отпил глоток. — Очень интересно.

— Если вы святой отец, значит, вам нельзя брать в руки оружие? — продолжил расспросы эсэсовец.

— Нельзя, — кивнул отец Виталий.

— Но вы брали и убивали?

— Убивал, но исключительно фашистов.

— Что скажет на это ваше начальство?

— Запретит мне служение.

— Навсегда?

— Может, и навсегда.

— А может, и нет?

— Может, и нет, но придется принять епитимию — наказание.

— В чем же оно заключается?

— Труд, молитва.

— И все?

— Наверное, все.

— Нет, лучше вина я не пробовал за всю свою жизнь, — опорожнил свой стакан офицер. — Впрочем, один раз, в одной парижской забегаловке, я наткнулся на неплохое «бордо». А вообще-то, в каком случае священник не может служить?

— Есть, — пожал плечами отец Виталий, — отлучение, членовредительство, если отнять руку, предположим.

— Тогда?..

— Тогда я не смогу благословлять.

— Это правая рука? — уточнил эсэсовец. — Как рисуют на ваших иконах?

— Правая, — согласился священник.

— Интересно, — поцокал языком офицер и попросил: — Дайте мне посмотреть вашу правую руку, я вам скажу, что вам еще придется пережить в будущем. Меня научила одна цыганка в Румынии.

— Православные не верят в гадание, — сказал священник.

— А напрасно, вот я, например, могу с уверенностью сказать вам, что благословлять вам больше не придется. — После этих слов он схватил со стола армейский тесак и отрубил священнику правую кисть.

— Поверьте, я только освобождаю вас от ненужных духовных переживаний, — не обращая внимания на глухой стон священника и потоки крови, залившие стол, продолжил свои разглагольствования офицер. — Священник не может быть убийцей, а все ваши наказания — сплошной формализм, и вы это знаете. Теперь вы свободный человек, внутренне свободный, разумеется. — Он повернулся в сторону входа в палатку и крикнул: — Франц, принеси спирт и веревку.

— Исключительно признателен за подобную заботу, хотя вы уже и так много сделали для меня, — нашел в себе силы ответить священник.

— А вы знаете, теперь я верю, что Отто принял вашу веру, что-то в ней все-таки есть, — задумчиво заявил офицер.

— Обещайте мне никогда больше не брать в руки оружие, — требовал отец Михаил, освобождая от пут генерала.

— Клянусь вам, клянусь! — пылко подтверждал тот. Когда же последняя веревка спала с рук пленника, священник показал на боковую дверь в мастерской: