Максим Михайлов - Своих не сдаю

Он равнодушно отвернулся от скалящегося чеченца и скользнул взглядом по отполированной множеством сидельцев деревянной скамье. Вот она как выглядит знаменитая скамья подсудимых. Не каждому человеку дано ее увидеть, и еще меньше людей могут похвастаться тем, что ощущали ее под своей задницей. Ему вот выпало такое сомнительное счастье, хотя скажи об этом кто-нибудь еще пять лет назад, ни за что не поверил бы. Не за что ему было оказываться здесь. Не за что! Служил честно, не воровал, горькую не пил! С чего бы вдруг ему сесть на эту позорную скамью? Ан нет, вот, как все повернулось! Правильно мудрый и многострадальный русский народ говорит — не зарекайся! Что от сумы зарекаться негоже ему объяснили сразу после училища, когда оказалось, что лейтенантская получка позволяет существовать лишь впроголодь, буквально во всем себе отказывая. Ладно, хрен с ним, зато честь офицерская, зато служба ратная на благо Родины, на благо России, пусть откровенные воры с бандитами, да продажные чинуши жируют. Зато честные мы, благородные, живот положить готовы для Родины. Теперь вот к тому идет, что и честь отнимают. Не офицер ты теперь, а бандит и убийца вдруг оказался в одночасье. Так что и от тюрьмы зарекаться не след.

Скамья показалась невероятно длинной и огромной. Это от того, что по привычке не сел в центре, а притулился с краю, уступая место еще троим товарищам по несчастью, как на предварительных слушаниях. Вот только сегодня один он на скамье. Нет рядом ни Моргенштейна, ни Балаганова, ни Погодина… В день оглашения приговора он остался в одиночестве. Где теперь эти трое не знает никто… Возможно они сделали правильный выбор, и он, Лешка Поплавский еще страшно пожалеет о том, что не последовал их примеру и остался. Но уйти он не мог, хоть и тешил себя этой мыслью, но всегда знал, что не сможет. Бежать — значит признать себя виновным, подчиниться ломающей их судьбы системе, облегчить ей жизнь. Вроде и осуждены офицеры, а вроде как и не пришлось никому лично приговоры исполнять, против совести идти. Нет уж, хватит, всю жизнь бегать не будешь! Он будет стоять до конца! Он будет бороться! Пусть осуждают! Но он не побежит, не признает себя виновным и будет честно смотреть в глаза людям.

Одетая в камень набережная казалась на удивление чистой и аккуратной. Трое мужчин расположившихся под ярким тентом уличного кафе, в этот утренний час совершенно пустого, неспешно пили кофе.

— Что они здесь кубыть и правда, что ни день все шампунем натирают, ли как? Сидишь, однако, будто в музее, плюнуть страшно, — недовольно проворчал плотный молодой парень, удобно откидываясь в плетеном кресле. — Черти нерусские!

— Может и натирают, с них станется, — пожал плечами его сосед, поднося ко рту миниатюрную кофейную чашечку, смотревшуюся в его лапище игрушкой из кукольного сервиза. — Вот видал, хороший кофе делать умеют. И вкус, и аромат, все на высшем уровне! Но какой дебил придумал его в такие бздюльки разливать? Тут же на полглотка. Одно слово капиталисты! Эх, и насовали бы мы им, если бы взаправду третья мировая началась! Как считаешь, командир?

Большеголовый, бритый налысо человек лет тридцати поднял на говорившего задумчивый взгляд и, будто выныривая из неимоверной глубины тяжких давящих мыслей на залитую солнцем террасу у мирно катящей под гранитными берегами свои воды Сены, тряхнул головой.

— А третья мировая вовсю идет, Бал… Вот только пока не мы им, а они нам суют по самое не могу… А мы только юшку по мордасам размазываем…

— Да ладно тебе, командир, они то тут причем… Здесь-то народишко хлипкий, что они нам…

— Да вот то самое… — невесело вздохнул названный командиром. — Что они вон спокойно у себя дома по улицам ходят, а мы в ихний Париж бежим по чужим документам, чтобы в тюрягу на Родине не сесть до конца жизни. А за что?

— Понятно за что, — прогудел плотный. — Президенту нельзя, чтобы чичики обижались. Ежели нас не посадить, это как плевок им в рожу будет. А они, однако, и так не слишком-то хотят с нами в мире жить. Так что посадить кого-нибудь надобно в обязаловку. Не нас, так кого-нибудь из больших звезд со штаба. Но с большими звездами оно очень дорого может обойтись. А мы что — рабочая скотинка! Чтоб на нас не отыграться, не жалко!

— Нет, Коготь, это ты брось! Хватит под их козлиные действия моральную базу подводить! — загорячился Бал. — Что это в первый раз что ли? А то при Сталине басмачей не было и всяческих восстаний? Было и еще как! Да и потом тоже, хоть и застой, но разного дерьма хватало. Особенно на Кавказе. И что? Когда и кто это вояк своих сдавал чтобы не дай Бог черножопые ублюдки не обиделись? Было такое? Не было! Потому что власть была твердая! Попробуй рыпнись, моментом накуканят! А сейчас что? Только и знаем, что разным уродам в жопу заглядывать! Мировое сообщество! Гуманитарные и правозащитные организации! Гуманизм! Гнилье, блин! Не знают уже перед кем еще раком встать! Уроды!

— Вот это и есть третья мировая, Бал, — тихо выдохнул третий мужчина. — Просто идет она не привычными методами и без четкой линии фронта. В этой войне воюют деньги, продажные чиновники, скурвившиеся политики, хитрые кукловоды из западных спецслужб, мнящие, что они контролируют исламских боевиков в Чечне. Вот поэтому, мы здесь, потому мы вынуждены бежать из своей страны. Вот только правильные слова говорили в свое время, еще при Советском Союзе, победителей в третьей мировой не будет. Они доиграются, помяни мои слова, доиграются… Это сейчас они думают, что исламский мир служит их целям, делает за них грязную работу, ослабляет их потенциальных врагов, довершая развал великой державы… Скоро они поймут, но будет поздно… С востока идет угроза всей цивилизации, они плодятся и размножаются, богатеют на проданной нефти и постепенно разворачивают экспансию, приходят в наши города и закрепляются там, как у себя дома. Если так дальше пойдет, то скоро все мы будем жить в одном большом исламском халифате в котором не будет места ни для русских, ни для американцев, ни для немцев с французами…

— Ладно, бог с ним, мы-то уже всяко вне игры, отплясали свое, однако, — прогудел Коготь, одним глотком опустошая свою чашку с кофе.

— Как знать, может быть наоборот, наша игра только начинается, — задумчиво произнес командир. — Ладно, доедайте, допивайте, да двинемся, пожалуй.

— Страшновато, как-то все же, — поежился Бал. — А вдруг не возьмут?

— Возьмут! — улыбнулся Коготь. — Я читал, они русских и немцев берут без экзаменов, за одну только национальность. Немцев, потому что они педантичные и дисциплинированные, ну и вообще лучшие солдаты в мире, а русских, потому что безбашенные и неприхотливые.

— А как быть с русскими немцами? — улыбнулся командир.