Николай Прокудин - Рейдовый батальон

— Василий Иванович! Ну, тебе и заместитель достался! Алкаш и дебошир!

— Рома, ты чего это, обалдел? — удивился Подорожник. — Кто? Ростовцев? Пьяница? Он, конечно, отъявленный разгильдяй, но трезвенник. Это ты напраслину возводишь на парня.

— Самый что ни наесть пьянчуга! А когда напивается, то орденами разбрасывается. Бухарик!

Подорожник удивленно уставился на меня, а я с укором посмотрел на Романа.

— Извини, замполит, но ящика коньяка я так и не дождался, — усмехнулся танкист. — Дольше правду от своего друга Василия скрывать не могу! Совесть не позволяет! Месяц назад напился Никифор в моей комнате, да так, что не помнил, как ушел и куда орден Красной Звезды бросил!

— Почему не помнил! — возмутился я. — Все отлично помню. Как Роман Романыч, ты меня к себе тащил, потому что у танкистов спиртное кончилось. Отчетливо припоминаю стриптиз на столе, девку голую в твоей кровати. Помню, не забыл.

— Молодец! — хлопнул меня по плечу Скрябнев. — Уделал «бронелобого». Правильно, нечего стучать на собутыльников.

— А он и сам бывший «бронелобый», танковое училище закончил, — смутился Ахматов. — Порядочные люди за стриптиз, между прочим, деньги платят, а мы пехоте бесплатно показали. Эх, хороша была Элька. Огонь-баба!

— Была? А шо так! Куда девалась? — участливо спросил Подорожник.

— Обиделась. Чертова шалава! Застал с начальником штаба, побил маленько, для профилактики. А она теперь из койки Светлоокова не вылазит. Гадина, наглая и бессовестная. — Романыч плеснул коньяка в стакан и с досадой залпом выпил. Офицеры сочувственно и ободряюще улыбались. — А, вообще, Никифор молодец! — продолжил Ахматов, поставив стакан. — Наконец-то у тебя, Василий Иванович, будет заместитель не только в полку, но и на боевых. Этот и в горы пойдет, и в «зеленку». А то уже четвертого получаешь политрука за год. Одни теоретики. Резво ты, старлей, начал! Так дослужишься до начальника Политуправления какого-нибудь военного округа. Дай-то, бог! Выпьем за это!

— Жизнь покажет! — нахмурился Подорожник и опустошил рюмку.

— А что со Светлооковым происходит, Рома? Что у него за проблемы? — поинтересовался Скрябнев.

— Гнусная житейская история. Драма как в кино. Сейчас расскажу. Мне за Эльку на него обидеться нужно, а я его даже жалею. Понимаю: должен же кто-то утешить мужика. Одно обидно: почему утешает моя женщина? Что других баб в полку не мог найти, потащил эту к себе?

— Так что за история? — живо заинтересовался Подорожник.

— Грустно и смешно. Генка копил деньги, покупал жене подарки, почти ничего не пропивал. Пару недель назад он особенно заскучал и отпросился в Кабул. Решил домой позвонить. Международная связь, сами знаете, ужасно дорогая, но Геша не поскупился. Разменял Светлооков сто чеков на афгани, приехал на городскую телефонную станцию, каким-то образом объяснился с телефонистом. Звонил, звонил и дозвонился, наконец, в Благовещенск. Снимает трубку какой-то мужик. Спрашивает: «Что нужно?» Гена удивился, оторопел и говорит: «Позовите Елену!» А тот: «Ты кто?» — «Это ее муж!» — ответил Светлооков. Мужчина на том конце провода засопел и злобно рявкнул в ответ: «Пошел на…, козел! Ее мужик в Афгане! Сейчас я ее муж!» И бросил трубку. Генка опешил. Приехал в полк ни жив, ни мертв. Пришел в комнату, а там Элька одна сидела в тот момент, я на совещании был. Геша поведал о беде. Выпили, покурили, выпили еще. Она расчувствовалась, пожалела и приголубила. Гады и сволочи. Меня-то за что обидели? Прихожу: лежат в кровати голые, пьяные, грустные и курят. Стол бутылками и окурками завален. Даже не смутились, наглецы! Налили мне стакан коньяка. Я выпил, собрал ее шмотки и вышвырнул за дверь. Дал ей сочную оплеуху и пинка под зад. А Генке приказал выметаться в комнату зампотеха. Теперь не разговариваем.

— Поучительная история, — задумчиво вздохнул Подорожник. — Но бывают промашки и хуже. Даже со старыми «зубрами», вроде меня! Говорю всегда «сами с усами», а опростоволосился, словно «зеленый» лейтенант! Рома, помнишь, приезжал в полк ансамбль «Крымские девчата»?

— А как же! — ухмыльнулся Ахматов.

— Улыбаешься? Вот и я недавно улыбался. Хорошие девчатки, ядреные, сочные. Я после банкета Люську-солистку на руках нес к себе. Спьяну запнулся, уронил ее на лестнице. Ох, и пухленькая дивчина! Как она колыхалось со ступеньки на ступеньку! Пампушечка! А в постели хороша! Прислала мне позже из Ялты открытку: «Васенька, никогда не забуду наши жаркие ночи, эти счастливые мгновения. Навеки твоя!» Я, старый дурак, имею привычку читать книги, пользуясь закладками. Эту крамольную открытку, прочитав «Милый друг» Мопассана, случайно оставил на последней странице.

— И что? — засмеялся в предвкушении хохмы Скрябнев.

— А то! Мина замедленного действия! Уезжал домой Папа-Айзенберг, я его попросил пачку книг к тещеньке в Ташкент завести. Жена у меня тоже книголюб. Прочла книжку и ознакомилась с любовным посланием. А я-то думаю, что-то письма получаю уж больно холодные, почти официальные. Приехал, начал к жене моститься, а она и говорит, чтоб я вначале присланный роман прочел. Протягивает книжку, открываю — и сердце замерло. Эта злополучная «улика» на первой странице лежит. Пропал отпуск…

Никто, конечно, смеяться не стал. Присутствующие сочувственно хмыкали или понимающе кивали.

Теперь мне стало понятно, почему Подорожник вернулся из отпуска грустный и ходил словно «пыльным мешком» ушибленный. Не было прежнего командирского задора, рвения и пыла. Сохранилась только злость. Крепко видимо жена в отпуске нервы потрепала.

Спиртное, что закупили, выпили, но некоторым показалось этого мало. Роман пригласил меня и Василия Ивановича к себе в гости. Я не хотел идти, но комбаты настояли на своем:

— Никифор, ты знаешь, редко выпадает случай пить с будущим Героем! С нашим нынешним полковым Героем никто не пьет, в силу его нелюдимого характера. Детям и внукам, впоследствии, дома буду рассказывать про тебя.

Пошли с нами! — улыбнулся Ахматов и, взяв меня под локоть, увлек за собой. — Не обижай отказом! И не дуйся на то, что я про потерянный орден рассказал.

В комнате Романа комбаты после каждой рюмки затягивались очередной сигаретой, и меня слегка замутило.

— Товарищи майоры! Я выйду, подышу! — сказал я и вышел из модуля.

На лавочке за углом домика сидел Светлооков и что-то грустно насвистывал. Он уставился на меня и спросил:

— Ростовцев! У тебя сто чеков есть с собой?

— Ну, есть! А что? — осторожно поинтересовался я.

— Дай! Взаймы на неделю! — попросил Гена.

Вспомнив о приключившейся беде Светлоокова, я не смог ему отказать и протянул деньги.

— Ой, спасибо! Выпить жутко хочется, а мы со Скворцовым получку уже прикончили! Быстро заходи к нам в комнату. Я мигом!