Владимир Масян - Замкнутый круг

Конспиративная квартира находилась между Бродами и Львовом в доме зажиточного украинского крестьянина Сало, который еще в 1940 году вместе с сельским священником организовал тайную работу против Советской власти. Надежной крышей явки служило то, что сам глава дома Иохим Сало смиренно почил в апреле сорок четвертого, после освобождения района Красной Армией, а сын его Микола вернулся с фронта с медалью «За освобождение Варшавы» и короткой культей вместо правой ноги. Хотя кое-кто и поговаривал, что воевал Микола совсем не так уж и далеко от своей хаты.

Сначала Боярчука спрятали на заброшенной лесопилке. Зосим сам сходил на явку и через два дня вернулся на подводе вместе с безногим Миколой. Калека без особого удовольствия осмотрел метавшегося в бреду Бориса и высказал опасение, что парень не выживет.

— Отвечаешь за него головой, — предупредил Зосим.

Но Микола пропустил слова эсбиста мимо ушей.

Слишком мелкой сошкой был для него бандеровец, имевший невысокое звание чотового. Он отковылял на своем костыле к телеге и достал из нее инструменты.

— Колотите ящик, — неизвестно кому приказал он и, прислонив костыль к оглобле, начал мочиться под ноги коню.

Зосим в ярости пнул попавшуюся на пути деревяшку, но промолчал. Его напарник, испуганно поглядывая на обоих, кинулся таскать из замшелого почерневшего штабеля доски. Через несколько минут эсбист нехотя принялся помогать ему. Микола в дверях сарая молча курил.

Когда все было готово, ящик с Боярчуком закидали досками. Коняга захрипел, но воз тронул и, мотая головой, потащил по ухабистой лесной просеке.

Никто не обмолвился друг с другом словом.

— Пошли, — только и сказал Зосим, когда подвода скрылась в кустах.

Бандеровцы споро зашагали, держа направление на закатывающийся диск солнца. «Мы еще вернемся», — угрюмо и мстительно думал Зосим. «Господи Иисусе, сохрани и помилуй. Ноги моей здесь больше не будет», — одними губами шептал молодой бандеровец.

А вокруг пел и звенел весенними голосами дремучий, вечный лес.

Через несколько дней в Пшемысле эсбист Кривой Зосим напишет свой первый отчет о действиях в сотне Сидора. Там же он укажет, почему и у кого оставил на излечение Бориса Боярчука.

Бумаги уйдут в Мюнхен, а Зосим останется ждать своей участи в запертом подвале на окраине польского города. Не те времена наступили, чтобы верить на слово каждому вернувшемуся с батьковщины. Хотя и жаловаться было грешно: паленки подавали вдоволь.

Но одна неточность все-таки вкрадется в отчет Зосима. Впрочем, ни для него, ни для его шефов из руководства ОУН деталь эта не будет иметь никакого значения. Но именно благодаря ей в который уже раз родится на свет Борис Боярчук.

Подвода с досками медленно тащилась в гору. Микола, полулежа на шинели, беспрестанно смолил цигарки. Не понукал коня.

Он давно уже выехал на шоссе, но вечерняя дорога была пустынна. По обочинам еще кое-где валялись останки военной техники, в основном брошенной и сожженной при отступлении немцами. Многие деревья были посечены осколками и глядели на проезжающих черными голыми стволами-корягами. На фоне буйной зелени они особенно четко выделялись и напоминали Миколе выбитых в строю солдат.

На взгорке подводу обогнал грузовик с молодыми призывниками. Наголо остриженные парубки помахали вознице руками из кузова, что-то приветливо прокричали. Но занятый своими думами Микола не расслышал. Раскурил новую самокрутку.

У мосточка через мелководную речушку его притормозил милицейский патруль, но, взглянув на грубо, по-мужски зашитую штанину под культей, только махнули рукой: проезжай, мол!

Досмотра Микола не боялся. В кармане гимнастерки у него лежала с печатью сельсовета бумага, по которой ему, как инвалиду войны, разрешалось вывезти с лесоразработок три кубометра пиленых досок для ремонта дома сестры. Младшая дочь Иохима Сало жила на дальних хуторах и была замужем за племянником сельского священника. В отличие от духовного наставника племянничек мало интересовался политикой, зато слыл крепким хозяином. Жена нарожала ему пятерых детей, и крестьянин с утра до ночи проводил в поле. В прямых связях с националистами он уличен не был, но как родственник попа-бандеровца получил от новой власти десять лет лагерей. Теперь Микола должен был помогать сестре. Об этом в округе все знали.

Микола не собирался оставлять Боярчука ни у себя, ни у сестры. Малые дети легко могли проговориться на улице. Но он помнил, что там же, на хуторах, проживала бабка Анна, когда-то работавшая у отца в батрачках. Работница она была справная, потому, когда состарилась, ее не бросили, а отправили век доживать на выселки, поближе к лесным ягодам да лечебным травкам. Бабка Анна не роптала, а и там вскоре в новом занятии своем стала нужна больным и немощным. Тем и жива была.

Много она не расспрашивала, что да к чему. И без того видно было, что человек при смерти. Постелила тряпье в клуне за полупустым ларем с кукурузным зерном, пошла запаривать травы.

Борис так и не приходил в сознание. Обессиленный, лежал без движений и, казалось, уже не дышал. Микола даже склонился над ним, потрогал пальцами губы. Теплые. На всякий случай перекрестил раненого и заковылял со двора.

Бабка Анна стояла у подводы.

— Скажешь: сам пришел, коли найдут, — не глядя на нее, проговорил Микола.

— Ты бы, милок, дощечек мне оставил, — понятливо вздохнула старая.

— Зачем тебе?

— Чует мое серденько, бог его поклыкал. Можа, домовину робить придется.

— Надо будет, сам сделаю.

— Ну, да бог тебе судья! — перекрестилась бабка.

В доме у сестры Микола попросил самогона. Не закусывая, выпил два стакана кряду. Долго сидел молча, пока женщина не догадалась.

— Приходили? — робко спросила она.

— И ты надеялась? — не поднимая глаз, проговорил брат. — А у кольца нет конца.

— Что же ты решил?

— Уеду. — Микола пожал плечами. И были в этом жесте и нерешительность, и смертельная тоска.

— Ой, боженьки! — запричитала сестра. — Куда ты поедешь? Кому ты нужен такой?

— Не хочу больше крови. Хватит. Насмотрелся.

— Но ведь ты за советскую власть воевал. Она защитить тебя должна!

— Брось! У нас каждый по пять раз за советы и пять раз против них воевал. Вспомнить, так голова кругом пойдет. То шляхтичей гоняли, то панов-комиссаров. То немцев били, то с нашими же партизанами лупцевались. И все за Самостийную! И всюду надо было убивать тех, кто думает по-другому; а еще больше за то, что вообще ни о чем не думает, а просто пашет и сеет на нашей земле, которая и есть для него единая и неделимая.

— Ты устал, братка. Может, все еще обойдется?

— Не обойдется. Мы же клятву давали. С нас и спросится за нее.