Ариадна Делианич - Вольфсберг-373

Ночью, в эту знаменательную дату, Каух спустил Дитриха с его чердака.

Все соучастники с трудом скрывали волнение. Операция была опасной. Каух, Ноч и Копич, как самые сильные, взяли на себя провести ее в жизнь. Они должны были вместе с Дитри хом выползти на животах под колючей оградой их блока и ползти почти до самой прицепки, вдоль неглубоких канавок, окружающих плац, ловя интервалы между вспышками рефлекторов, кружащих по лагерю. Взобравшись на прицепку, они должны были раскопать вонючую шелуху, погрузить на дно завернутого в плащ-палатку Дитриха, закопать его и предоставить капризу судьбы.

В голову приходили разные возможности: они могли по дороге попасть в руки не вовремя вышедшего патруля; могли случайно не вывезти прицепку в среду… Дитрих мог задохнуться…

Правда, время было точно высчитано. Наблюдая за англичанами, наши точно знали, когда происходят смены часовых, в какие интервалы солдат на ближайшей вышке включает свой рефлектор, сколько времени возьмет у них добраться ползком до цели.

В этот вечер время тянулось, как на зло, медленно. Вернувшись в женский барак, я не находила себе места. Когда, в 10 часов вечера, потушили свет, в моей комнате собрались посвященные в тайну женщины. Одиннадцать… Двенадцать… Час ночи. Ровно через двадцать минут наши приступят к выполнению «операции Дитрих»; она займет минимум полчаса.

Вдруг, в половине второго, раздались выстрелы и крики. Мы застыли. Кто-то вскрикнул громко: — Нет! Нет! Этого не может быть!.. Неужели?..

Стрельба так же внезапно прекратилась, как и началась. Все затихло. Мы, не ложась, просидели еще час, но потом разошлись. Лагерь молчал. Сонливо ползли лучи рефлекторов, и часовой на вышке около нашего барака насвистывал веселую песенку.

Утро, солнечное и ясное, ничем не омрачилось. Пришли «фрасстрегеры». Мы спросили их, что за стрельба была ночью. Стрельба? Ах, да! Перепились солдаты. Обычная история.

Когда я пришла в мастерскую, инвалиды были уже по местам, шили, работали. На пишущей машинке старательно выстукивал слепой Ханзи. Я незаметно проскользнула в переплетную. Каух сказал, что «операция» прошла исключительно хорошо. Пьянство солдат помогло; патруль опоздал более, чем на полчаса. Дитрих давно уже лежал под покровом шелухи, а заговорщики вернулись по баракам, когда раздалась стрельба.

Работа шла своим порядком, но мы, знавшие о Дитрихе, невольно поглядывали через окно на прицепку. Как себя чувствовал там этот несчастный?

Мимо прошел комендант в шотландском кителе, похлопывая себя по ляжкам стеком. Около прицепки вдруг оказался капитан Марш. Все это было обычным, но сегодня, казалось, могло иметь роковое значение.

Подходило время для прихода грузовика. Он уже стоял перед кухней, и его нагружали банками, ящиками, кухонными отбросами и остатками шелухи. Наконец, машина подползла к прицепке. Выскочил шофер и, набросив крюк на кольцо, закрепил их цепью. Нам казалось, что все делалось чрезвычайно медленно. Около него остановилось несколько киперов; завязался разговор, закурились папироски. Наконец, шофер раздавил ногой окурок, вспрыгнул в кабину, скрипнули тормоза, загудел мотор. Грузовик медленно двинулся к выходным воротам нашего лагеря.

Я вышла из блока и пошла к женским баракам. Машина остановилась перед будкой «пен-офисера». Вышел Марш; вспрыгнул на грузовик, взял в руки длинный, как копье, острый шест и стал вонзать его в месиво мусора и отбросов. Он уже перешагнул в прицепку, но в его будке зазвонил телефон. Марш спрыгнул и махнул рукой. Опять загудел, зафыркал мотор, и машина с Дитрихом выехала в английский двор, а затем на залитую солнцем дорогу к свободе.

В полдень этого же дня, когда разносчики еды всего лагеря столпились около кухни, был дан приказ разойтись. Вошел взвод солдат под оружием. Со всех работ стали снимать заключенных. Солдаты шли по мастерским, складам, огороду, собирая народ и разводя его по блокам. Всем приказано было стать у своих коек.

Началась перекличка и считка, сначала по комнатам и баракам, потом по блокам. Считали киперы и сопровождавшие их помощники. Затем появились сержанты. Их сменили офицеры. Наконец, пошел по блокам Кеннеди в сопровождении Марша.

Мы, с бьющимися сердцами, прислушивалась к разговорам. Нас считали в мастерской, оставив нам привилегию не расходиться по своим баракам. Пришел Джок. На вопрос, что случилось, он пожал плечами и сказал: — Все на месте. Число сходится, а они все еще считают!

Прошло более пяти часов. Нас все еще считали, перекликали, строили. Наконец, и мастерскую разогнали «по домам». К вечеру посередине главной аллеи, между будкой «пен-офисера» и кухней, поставили столы и стулья. Расселись офицеры. Пришел сам комендант. Заключенных выводили из блоков и строили. Капитан Марш вызывал поименно каждого. Нужно было ответить: «здесь!» и отойти в сторону. Одновременно все офицеры делали отметки в лагерных списках, которые были им розданы во многих экземплярах. Все были на месте!

Наконец, когда нам было разрешено разойтись, Марш остановил движение и дал объяснение происходившему.

— Нам очень жаль, что мы вам скомкали весь день и подвергли всей этой процедуре. Мы попались на удочку какого-то анонимного доносчика, который по телефону сообщил, что из мусорного грузовика, то есть его прицепки, по дороге к свалке выскочил человек и скрылся в придорожных кустах. Пока мы вас считали и пересчитывали, полевая жандармерия искала беглеца в окрестностях города. Вы все на местах, а жандармы никого не нашли. Сейчас вы получите обед вместе с чаем, и мы вам выдадим лишние порции хлеба.

Итак, мы вздохнули облегченно. Мы получили полное подтверждение того, что Дитрих спасен. Сбросив вонючую плащ-палатку, чистенький, в белой рубахе и носках, он, наверно, шагал к своему селу.

«Тоталитарная» система в лагере Вольфсберг кончилась. Капитан Чарлз Кеннеди перестал быть рабовладельцем, человеком, от которого зависела судьба заключенных. Как нам потом рассказывали, кончились его бесконтрольные поездки в Югославию, в советский сектор Вены, его личные «услуги», так щедро оказываемые «хозяевам» Турахских высот.

Постепенно лагерь все больше и больше, в проверочном и следовательском смысле, переходил в руки австрийских властей. Его стали покидать группами. Пришел день, когда я потеряла всех своих подруг. Потеряла? Нет, их выпустили, но связь между нами осталась. К дню рождения я получила «с воли» три телеграммы, в которых мои девочки поздравляли свою «лагермуттер».

Женский блок пустел. Нас «свернули» в один небольшой барак, который отрезали от соседнего, мужского блока. Прежний «пен» был заколочен со стороны аллеи досками, и там поселили людей из «С. П.». Их все еще было очень много.