Ариадна Делианич - Вольфсберг-373

Думали ли мы в Эбентале или в первые дни в Вольфсберге, что нас в лицо и по имени будет знать весь лагерь, что почти весь лагерь подарит нам доверие, любовь и искреннюю дружбу!

Пасха 1947 года прошла спокойно. В Великую Субботу в церкви, которую опять открыли, служили и католический и лютеранский священники. В первый день Христова Воскресения смешанный хор дал концерт на «Адольф Гитлер Плац». Исполняли знаменитую мессу Палестрины. Во второй, в ангаре состоялся концерт оркестра заключенных. Каков был наш восторг, когда на концерт привели и трех осужденных на смерть генералов! Правда, их привели под конвоем и посадили отдельно, так что мы к ним и подойти не могли, но мы верили, что этот первый их выход в среду заключенных говорит о том, что смертная казнь будет отменена.

Оркестр вставил в программу старинный, всем известный и популярный военный марш «Старые друзья». В ангаре в это время было около тысячи заключенных мужчин и женщин. Все, как по команде, встали и запели. Наше пение покрывало звуки духового оркестра. Киперы заволновались, забегали. Казалось, что они теряют контроль над заключенными. Кто-то побежал за офицерами.

— Вас ист лос? В чем дело? — кричали они по-немецки, ничего не понимая.

— Ничего не случилось! Мы просто празднуем Пасху. Нам весело! Мы радуемся празднику, весне, жизни и нашим генералам!

Это, действительно, была радостная Пасха, радостная встреча солдат с их начальниками. В этой «демонстрации» не было ничего политического. Самые слова старого марша говорили о солдатской спайке, о дружбе, о девизе «один за всех — все за одного».

Пришли шотландцы-офицеры и, убедившись, что не произошло ничего предосудительного, разрешили закончить концерт.

…Наши надежды оправдались. Через несколько дней мы услышали по радио весть о том, что смертная казнь отменена, и дальнейшая судьба генералов будет решаться на новом судебном процессе.

Многие бегства из Вольфсберга, удавшиеся бегства, бывали покрыты непроницаемой тайной. Люди просто исчезали, не оставляя за собой никаких следов, и только узкий круг товарищей знал о том, как удалось бежать. Один из таких случаев является ярким примером спайки заключенных и умений держать язык за зубами.

Подходило лето. В лагере стояла невыносимая ранняя жара. Вольфсберговцы маялись по душным баракам, терзаясь тоской и ожиданием каких-либо новых шагов к их освобождению.

Зимняя пища опять сменилась чем-то более вкусным и утешительным. Нас кормили шпинатовой похлебкой и молодым горошком, который приходил в ящиках и мешках целыми грузовиками. Опять женщины целый день, сидя перед кухней на скамьях и сундучках, чистили сотни и сотки килограммов гороха. Шелуха собиралась в рогожи, и мужчины уносили ее на центральный плац, где стояла большая мусорная прицепка. Каждую неделю, в среду, приходил грузовик, забирал ее и увозил на городскую свалку. Из окон инвалидной мастерской мы всегда наблюдали за появлением этого грузовика, возней около прицепки и отъездом в город. Этот порядок врезался в память и однажды нам очень пригодился.

Был обычный рабочий день. Раздавая с утра работу инвалидам, я через окна видела, как провели в баню очередную группу заключенных мужчин. Напротив, в большом блоке «С» мужчины в бездельи ходили попарно или группами вокруг своих бараков. Обычно прогулка начиналась медленным шагом, но затем, вероятно, под влиянием нервности, она ускорялась. Шаг становился быстрым, затем доходил почти до бега, и люди сами того не замечали, пока их кто-нибудь не окликал. Некоторые лежали на солнце, сняв рубахи. Другие стояли у проволочных оград и бессмысленно смотрели куда-то вдаль, а и дали-то ведь не было: проволоки, заборы и вышки…

Часов около одиннадцати в блок «С» вошел сержант-майор «Моська» с двумя киперами. Вид у них был серьезный. Мы, в мастерской, перекинулись словами: — Кого-то заберут на допрос. Недаром вчера вернулся из поездки Кеннеди.

Дальнейшее развилось с невероятной быстротой. Блок «С» был закрыт, на ворота повесили замок. «Моська» и киперы почти бегом направились в ФСС и вернулись в сопровождении капитана Марша и киперов всего лагеря. Каждый блок запирался. Рабочие команды из огорода, конюшен и мастерских были разведаны по баракам. К нам пришел Джок, пересчитал наши головы и запер мастерскую на замок. Начался поголовный обыск.

Заключенных выводили во дворы блоков, строили и делали перекличку, приказывая вызванным отходить в сторону. В это время сторожевые солдаты обходили комнаты, входя в каждый барак сразу с двух сторон, так, чтобы никто не мог выскользнуть. Искали всюду; кого — мы еще не знали. Искали даже в таких местах, где человек не мог спрятаться. Выстукивали доски, залезали под самые бараки, стоящие на «курьих ножках».

Пришло время обеда, но обед не роздали. В лагерь ввели еще солдат, которые лавой обходили все рабочие помещения.

Всем этим, конечно, руководил сам Кеннеди, красный, потный, разъяренный.

Обыск прекратился только с наступлением сумерек, когда открыли ворота блоков и стали разносить пригорелый обед и вечерний чай. «Фрасстрегеры» объяснили, что весь переполох произошел из-за исчезновения некоего Дитриха. За ним были посланы «Моська» и киперы: его должны были отвести в «С. П.». Судьба на этот раз подшутила в пользу самой жертвы. Не зная Дитриха в лицо, сержант-майор напоролся именно на него, войдя во двор блока, и самого Дитриха спросил, где он может его найти. Дитрих, сообразив, что ему угрожает, направил англичан в свой барак, назвав даже номер койки, и, когда они вошли в помещение — исчез.

Дитриха искали целую неделю. Время от времени делали налеты на бараки, переворачивали все вверх дном, обыскивали мастерские, осматривали заборы, не было ли подкопа. Наконец, беглеца вычеркнули из списков заключенных, и жизнь пошла своим тихим порядком.

Долгая жара разразилась грозой и ливнем. Как это всегда бывает в горных краях, сразу же похолодало. День-два шел мелкий дождик.

Однажды, следя за работой одного из инвалидов, учившегося делать заготовки для ботинок, мастер-сапожник Андрей Ноч и я стояли около него у самого окна. Как обычно, мимо нас проводили людей в баню. Прошла большая группа, и люди вскоре должны были уже выйти, закончив купанье. Внезапно, пересекая наискосок «Адольф Гитлер Плац», появились Кеннеди, Марш и группа киперов. У Кеннеди в руках был револьвер. Мы все насторожились. Они вошли в банный барак.

Почти сразу после этого, перед проволочной оградой, тянувшейся перед окнами нашего барака, появился человек, завернутый с головой, как бедуин, в серое лагерное одеяло.

В этом не было ничего необычного. В холодные и дождливые дни многие заключенные после бани, боясь простудиться, набрасывали на себя одеяла, закрываясь с головой. Странным было только то, что этот человек был один, а не в группе, и мне в глаза бросилось его лицо, бледное, с дрожащими губами. Два темных глаза под сенью капюшона из одеяла смотрели прямо на меня, горя мольбой.