Артем Драбкин - Я дрался на танке. Продолжение бестселлера «Я дрался на Т-34»

— «Безлошадные» танкисты, что делали?

— Они все со вторым эшелоном, с хозяйственными подразделениями.

— Был ли экипаж взаимозаменяемым?

— Скорее нет. Хотя при обучении каждого из специалистов давались азы работы других членов экипажа, но этого было недостаточно, чтобы говорить о взаимозаменяемости. Например, наводчику объясняли, как вести танк, но мог ли он это делать, проехав всего 200–300 метров на полигоне? Нет, конечно. Да и специалистов готовили слабо. Перед Висло-Одерской операцией к нам на пополнение прибыли механики-водители, которых переподготавливали из бывших заместителей командиров рот по политической части. Один из пополнения попал на мою машину. Так мне пришлось его заменить за рычагами, поскольку мы все время отставали от колонны.

— Как встретили 9 мая?

— Мы совершали марш-бросок на Прагу и утром 9 мая проходили в районе населенного пункта Слане. Помню, там встретили немца, который хорошо говорил по-русски. Мы с ним разговорились. Он рассказал, что в Первую мировую был в русском плену, а потом вернулся в Судетскую область, и его больше всего волновал вопрос, отдадут ли Германии после войны Судеты или передадут чехам. Вот впечатление от победного дня 9 мая.

Я родился в 19 октября голодного 1921 года в Смоленской области, в городе Демидов. Мой отец, Андрей Егорович Отрощенков, вырос в деревне Большая Червонная, Красненского уезда, там же, на Смоленщине. Он был кадровым военным. Служил в царской армии в чине штабс-капитана артиллерии. Выйдя в отставку еще до революции, отец устроился работать в охрану городской тюрьмы и со временем стал ее начальником. Но в 1923 году его, как бывшего царского офицера, с этой должности попросили уволиться.

Мама, Прасковья Васильевна, была родом из той же деревни, что и отец. Никакого образования получить она не успела. Занималась только домашним хозяйством и нами, детьми. Всего в семье было семеро детей, пятеро братьев и две сестры. Одна сестра, правда, умерла в двухлетнем возрасте, еще до моего рождения. Я был самым младшим. Помню деда, Егора Андреевича, он прожил 102 года. Был неграмотным и всю жизнь работал пастухом. Начал трудиться еще при крепостном праве, пас скот своего помещика. После пас мирскую, а когда свершилась революция, и колхозную скотину. Дед жил один на своем хуторе. Я его хорошо помню. Длинная седая борода. Очень строгий. Не дай бог в его присутствии кто-нибудь хоть слово скажет за едой! Была у него клюка, палочка, с которой он ходил. Клюкой за шею — и вон из-за стола. После еды обязательно лбы перекрестили, и можно разговаривать. К спиртному не притрагивался, но курил трубку. Ел всегда гречневую кашу и молоко. Его любимая была пища. Дед не признавал транспорта, когда видел машины, плевался, мол, нечистая сила. В столетнем возрасте он ходил пешком на огромные расстояния. К нам, в Демидов, и к своему второму сыну, в Смоленск. От нас до его хутора 70 километров! Когда дед умер, все его зубы были целы и были белые, как чеснок, хотя он их никогда не чистил.

Мы жили в своем большом доме, с огородом, баней. Жили не богато и не бедно — как многие. Во времена нэпа народ жил неплохо. Что бы ни говорили, Ленин очень быстро наладил жизнь после Гражданской войны. Меня и сейчас никто не переубедил, что при Ленине было плохо. У нас была корова, лошадь, другая живность. Я помню обилие товаров в магазинах и лавочках. Но в начале 30-х нэпманов начали сажать, грянула коллективизация. Когда у нас стали создавать колхоз, отцу пришлось отдать туда всю нашу скотину. Сдать требовали все. По дворам ходили «синеблузницы» — так мы их называли. Женщина-милиционер, в синей блузе, берете, с «наганом» на поясе. Увидит у кого поросенка, приказывает: вырастить до такого-то веса и сдать. Никто не интересовался, чем ты сам будешь кормиться. И отказаться нельзя, это верный путь в лагеря.

В 1932 году начались перебои с хлебом. В два часа ночи шли занимать очередь в магазин. Сами пекли хлеб с картошкой. Начистим ее пару ведер, натрем на терке, и эту массу досуха отжимаем, чтобы вытек сок и крахмал. Потом крахмал сушили, делали из него блины и резали из этих блинов лапшу. Из лапши варили суп. Жмых, оставшийся после отжима, мешали с небольшим количеством муки, лишь бы склеить его, и пекли хлеб.

В 1933-м грянул страшный голод. По нескольку раз перекапывали огороды и поля в надежде найти несчастную картофелину. Траву жевали. От голода опух и умер мой дед Егор Андреевич. Отец тоже опухал, но ему удалось выжить.

После окончания 9 классов в 1938 году я поехал в Ленинград, устраиваться на работу. Поступил на трехмесячные курсы, закончил их и устроился работать на судостроительный завод им. Марти. Работал сверловщиком на северном стапеле. Тогда корпуса кораблей не сваривали, а делали на заклепках. Вот я и сверлил дырки для этих заклепок. Другие рабочие нас называли «звонарями», из-за жуткого грохота, который мы производили. Корпус корабля, словно огромный, железный колокол, а мы по нему долбим! Приходилось работать в наушниках.

Конечно, в молодости всего хочется попробовать. Я решил получить специальность шофера. В то время водительские права были далеко не у каждого. Иметь их было очень престижно.

Днем я работал, а вечером учился на водителя, благо курсы тогда были бесплатные. Получил права, мне тут же захотелось поработать шофером. Устроился водителем на мясокомбинат им. Микояна. Возил сосиски по магазинам. Кормили нас на комбинате изумительно! Все же знакомые, женщины-поварихи накладывают в тарелку от души. Солянку сборную мясную, помню, скушаешь, и целый день сыт. На колбасу смотреть уже просто не могли. Так избаловались.

В то время молодежь поголовно занималась спортом. Была мощная пропаганда физической культуры и спорта. В полную силу работали разные спортивные секции. Борьба, плавание, стрельба, футбол — выбор был на любой вкус. И все бесплатно. Я тоже в свободное время увлекся боксом, получил первый разряд. Очень гордился своим значком ГТО второй ступени. Первая ступень была у многих, а на вторую сдать было не так просто.

В 1940 году, весной меня призвали в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию. Я проходил действительную военную службу в Гуйве, рядом с Житомиром. Служил в 40-й танковой дивизии, в 79-м танковом полку. К началу войны был младшим сержантом, в должности механика-водителя легкого танка Т-26. Потом, после боев в Сталинграде, 79-й полк преобразовали в 20-ю гвардейскую танковую бригаду.

Служить мне нравилось. Подъем в 6, отбой в 23 часа. Плюс полтора часа дневного отдыха. Остальное время — боевая подготовка, учения, стрельбы. Очень много времени уделялось физической подготовке красноармейцев. Допустим, если у кого-то не получается упражнение на турнике, то он с него долго не слезет. Сержант будет гонять до седьмого пота. Кормили в армии великолепно, кроме того, экипажи танков получали дополнительный паек: двойную порцию сахара, масло, другие продукты. Проводились учебные стрельбы, правда, чаще из пулемета. Это после войны накопилось много боеприпасов и на подготовку танкистов их не жалели, а тогда еще снаряды берегли. Отпускали на танк три-четыре боевых снаряда в год. Вкладных стволов для винтовочного патрона у нас тоже не было. А куда вкладывать? Пушка на Т-26 всего 45 миллиметров.