Анатолий Маркуша - Нет

В милицейском акте было записано: «…в результате неосторожного обращения с огнестрельным оружием при чистке охотничьей малокалиберной винтовки «Винчестер»… Господи, сколько стоило тогда труда похоронить Карлиса здесь, вместе со своими. Ведь нашелся деятель, который сказал:

— К вашему сведению, товарищи ходатаи, в свое время самоубийц за оградами закапывали…

Хабаров закурил, отряхнул колени и медленно побрел к выходу. Он шел мимо могил Стеклова, Ташходжаева, Горелова, мимо общей могилы Кострова, Завадского, Шмарина, Яковлева и Кораяна, мимо могил Рабизы, Солохашвили, Козлова, Гражданкина…

Он шел медленно, сдерживая шаг, стараясь думать о товарищах, что никогда уже не увидят неба. Но помимо воли в голове его жила и другая мысль. «А я жив». Думать об этом было стыдно, мысль хотелось прогнать, заглушить, но она все крутилась, все жужжала и снова и снова напоминала о себе. Хабаров никогда не считал себя талантливее, умнее, везучее других, хотя знал свою истинную цену — цена была достаточно высока, но вовсе не беспредельна.

Хабаров, конечно, понимал, что скроен, как все, из такого же прочного материала, забронирован в крепкие, как у всех летчиков, мускулы, налит живой, здоровой кровью и, как все, смертен. И все-таки он никогда не верил, не допускал мысли, что может погибнуть в полете. С ним этого не случится. Он не мог объяснить, почему в нем живет такая уверенность, но она жила. Летчик знал: не убьюсь.

Хабаров вспомнил слова Алексея Алексеевича: «Это очень важно, Витя, хорошо погибнуть. Правильно и вовремя», — и усмехнулся.

Серое, тускло-серое, дымчато-серое все вокруг. И косматые лохмы плотнейшего тумана летят по консолям, пряча от взгляда кончики плоскостей. И тяжелые прозрачные капли-слезинки бьются в лобовое стекло, плющатся, вытягиваются и, перерождаясь в косые рваные полосы, чертят по прозрачным боковинам фонаря длинные, словно кометные, следы.

Потом светлеет. Медленно, робко, будто в серую краску добавляют понемногу белил. Еще белил, еще, а теперь — и синьки… И серое исчезает, становится белым, блестящим, совсем тонким, как пленка. И — пропадает…

Над головой — второе небо: синяя эмаль, инкрустированная слепящим, огненным, клокочущим солнцем.

Небо другое, и ты другой.

Был прикован к земле, теперь свободен.

Был на службе у приборных стрелочек, теперь можешь жить и без них.

Был напряженный, сосредоточенный, хмурый, теперь веселись. Ты прилетел в праздник! Веселись, радуйся, хмелей от простора, синевы и близкого общения с солнцем.

Только не забудь: путь домой, путь вниз будет снова серым, тусклым и трудным. И не пробуй преодолеть его с радостной беспечностью. Соберись. Подчини себя стрелочкам. Вздохни раз, вздохни два, вздохни еще, поглубже вздохни. Теперь ступай. И будь строгим к себе…

День решающего испытания откладывался уже четырежды. Сначала ведущий инженер потребовал дополнительной проверки всех автоматических систем. У него не было никаких особых сомнений, просто он сказал:

— Для надежности. — Подумал и добавил: — И для спокойствия души. Дело серьезное.

Специалисты проработали ночь напролет, но к утру так и не управились.

На следующий день в назначенное время совершенно неожиданно пошел проливной дождь. Позвонили на метеостанцию. Синоптики обещали, что погода скоро улучшится, и советовали подождать. Прождали три часа. Ливень действительно утих, но к установке невозможно было подойти — грязь развезло по самые ступицы.

Пока лил дождь, двигателистам пришла в голову блестящая идея. И они потребовали два дня на переделку узла подвески порохового двигателя. Ведущий поколебался — давать или не давать, — но дал.

Наконец, когда все было готово, проверено, отлажено, что называется, отполировано до зеркального блеска, откуда ни возьмись сорвался боковой ветер — сильный, порывистый. И тогда сказал Хабаров:

— Для первого раза с таким ветром лучше не связываться. Полет отложили в четвертый раз.

Четыре раза Хабаров приезжал на аэродром напрасно. Переодевался в потрепанные летные доспехи, мысленно шаг за шагом репетировал свои действия в предстоящем полете: вот так буду садиться в кабину, вот в такой последовательности проверять оборудование, вот так щелкать тумблерами и ожидать таких вот показаний контрольных приборов… и, если будет так, надо будет сделать так, а если вот так, тогда по-другому — и все было зря. Полет откладывался, откладывался раз, и два, и три, и четыре… Физически такая работа изнуряла, может быть, и меньше, чем настоящий полет, а психологически, пожалуй, даже больше. Ведь каждый раз он обязан был рисовать в воображении не только благополучные, но и неблагополучные ситуации тоже.

Сегодня Хабарову предстояло в пятый раз выходить на отар т.

Накануне он написал Блышу:

«Уважаемый Антон Андреевич!

Пишу Вам очень коротко, т. к. дел до горло. Вам надо подать рапорт на имя генерал-лейтенанта авиации Бородина. Суть дела изложите в двух строчках. К рапорту приложите:

1) Справку о налете (выписка из Летной книжки).

2) Служебную характеристику.

3) Автобиографию с фотокарточкой.

Проситься на должность летчика-испытателя не советую, лучше предлагайте себя кандидатом в группу подготовки летчиков-испытателей. Я звонил Бородину, он сказал, что набор начнется скоро..

Вас, конечно, интересует, каковы шансы попасть? Думаю, есть.

Перед тем как станете писать рапорт, еще раз взвесьте как следует все. Кое в чем, судя по Вашему письму, Вы, Антон Андреевич, сильно заблуждаетесь. Летчики-испытатели «делают биографии» не только в воздухе, но и на земле. Напрасно вы полагаете, что в нашей невоенной организации налаживать отношения с начальством проще, чем у Вас в армии. Не уверен. Совсем даже не уверен.

Проверьте, как у Вас с терпением. Много ли? Летчику-испытателю надо много. Очень много.

Признайтесь самому себе, любите ли вы учиться. У нас Вам придется постоянно, ежедневно и всю решительно жизнь что-то изучать, узнавать, чем-то овладевать. Командирская учеба в части покажется Вам тут детским садом.

Оцените свою принципиальность. Профессиональную принципиальность. Летчику-испытателю даже с малым изъяном в этой области — смерть.

Мне очень жаль, что я не могу сейчас написать Вам более обстоятельно. Во всяком случае, советую еще и еще подумать. Любить летную работу естественно для каждого летающего человека. Это условие необходимое, но еще далеко не достаточное для того, кто идет в испытатели.

Если по трезвому размышлению Вы направите рапорт, то сразу же садитесь за учебники и основательно повторяйте курс наук. На приемных экзаменах Бородин совершенно беспощаден. Он всегда был и остается сторонником высокоинтеллектуальной школы подготовки летчиков-испытателей. Учтите, что кавалерийская лихость абсолютно не в его характере и не в его принципах.