Сергей Каширин - Предчувствие любви

— История нас рассудит, — как всегда, попытался он сгладить неприятное впечатление излюбленной фразой.

Снимая больничный халат, Пинчук посмотрел на Пономарева исподлобья и медленно вздохнул:

— Говоришь-то ты красиво, а вот ведешь себя… Э, да что!..

Валентин притворно хохотнул:

— Не радист он и не летчик, значит, кто же сей молодчик?

Заставить его замолчать не так-то просто. Лучше уж замолчать самому. И мы — уже в который раз! — длительное время избегали с ним каких бы то ни было разговоров.

Спор, начатый в санчасти, между тем продолжался. Теперь продолжал его Зубарев. Причем, что весьма существенно, не словами, а молча, делами. Находясь, как он говорил, на вынужденном отдыхе, наш настырный приятель, пока его заставляли лежать, набросился на беллетристику. В тумбочке у него благодаря Пинчуку образовалась целая библиотека. И вот из какой-то книги он узнал, что известный советский летчик Николай Францевич Гастелло, будучи не очень крепким от природы, постоянно занимался физкультурой и после упорных тренировок научился делать стойку на одной руке.

Это поразило Зубарева. Как только его выписали из лазарета, он, еще как следует не оправившись посла болезни, начал учиться ходить на руках. У него вначале ничего не получалось. Было забавно наблюдать, как он падал — со всего маху валился на пол то спиной, то боком в длинном коридоре гостиницы, где уборщица стелила узкую ковровую дорожку. Мы смеялись, шутливо подбадривая его, а Николай упрямо продолжал тренировки.

В те дни штурман, с которым мы вместе жили, веселый и добродушный толстяк Саша Каменев, частенько жаловавшийся на декомпрессионные боли после высотных полетов, списался с летной работы и уехал к месту нового назначения. Я остался в комнате один, и Зубарев вечерами заходил ко мне излить душу. Впрочем, и здесь, о чем бы у нас ни зашла речь, он неизменно вспоминал Гастелло, находя много общего в своей и его судьбе. Бывало, только и слышишь от него: «А вот Гастелло… Знаешь, Гастелло начал работать с четырнадцати лет… Гастелло хорошо играл на баяне… У Гастелло была прическа ежиком…»

Однажды, облокотясь на стол и подперев голову руками, он долго сидел молча, затем негромко спросил:

— Послушай, а ты… А мы, если бы вот так, смогли бы?

— Что? На огненный таран? — переспросил я.

Нахмурясь, Зубарев ничего не ответил и ничего больше не сказал, лишь посуровел лицом. А мне подумалось, что двух мнений на сей счет у него не существует.

Не знай я его, определенно решил бы, что он рисуется. Но я-то его знал, Николай — не хвастун, наоборот, он даже излишне застенчив и лишь наедине со мной позволяет себе малость пооткровенничать.

Зато нельзя не подивиться его настойчивости. Понравилось ему, как Гастелло изучал карту района полетов — по вечерам вместе с женой, отводя ей роль экзаменатора, и сразу себе на ус намотал. А недели через две, позанимавшись вечерами с Пинчуком, лучше всех нас знал карту в радиусе предельного действия наших самолетов. Знал в деталях: и характерные признаки каждого мало-мальски приметного ориентира, и истинные курсы, и время полета от любого населенного пункта до нашего аэродрома. Все — наизусть.

Это было здорово. В дни учебы в училище мы летали над бесконечной степью, там тоже было трудно ориентироваться: глянешь сверху — вокруг необозримая пустая равнина, и взгляду не за что зацепиться. Здесь, на Севере, местность оказалась еще более однообразной — среди покрытых снегом сопок терялась даже тонкая ниточка одной-единственной железной дороги. Стоит ли говорить, как важна в таких условиях навигационная подготовка для летчика.

— Не преувеличивайте, — небрежно заметил Пономарев, когда Лева завел разговор об этом. — Нам, летчикам, в воздухе и без того работы хватает. А вести ориентировку — дело штурманов.

Тут мы не согласились с Валентином, да он и сам почувствовал, что его доводы несостоятельны. Однако продолжал упорствовать:

— Во всяком случае я по вечерам не намерен корпеть над картой. Мне погулять хочется, а в этой глуши и без того ничего хорошего не видишь…

Нелегко было в чем-то убедить Пономарева. Он всегда умел повернуть разговор так, что мы теряли нить спора и, сами того не замечая, начинали запальчиво обсуждать какие-то досаждающие нам мелочи быта. Впрочем, добиться этого Валентину не составляло особого труда, поскольку в Крымде нас многое не удовлетворяло.

Зубарев нашего недовольства не разделял. Северная Кушка, то есть, Крымда, нравилась ему с каждым днем все больше и больше. А нам иногда думалось, что он просто не хочет высказывать своих мыслей. В его манере держаться было что-то от поведения безусого юнца, пытающегося выглядеть более солидным, рассудительным, даже оригинальным. Это невольно вызывало улыбку. Потому у нас и установилось небрежно-снисходительное отношение к нему.

Майор Филатов и капитан Зайцев, наоборот, имели о Зубареве самое высокое мнение. Они называли Николая человеком цельной натуры и всем советовали брать с него пример.

Мы лишь многозначительно переглядывались… Как же — праведник! Не курит, не пьет, дисциплину не нарушает. Увлекается опять же только тем, что предписывает начальство. Сначала помешался на спорте, потом жадно накинулся на учебу и одновременно зачастил на тренажер.

Тренажер появился в Крымде недавно, и был он, следует сказать, самодельным. Его сконструировал майор Филатов, использовав для этого кабину списанного бомбардировщика. Мы подивились тому, что наш командир оказался рационализатором, но особого восторга его изобретение ни у кого не вызвало.

Конечно, это приспособление было очень похоже на кабину только что прибывших реактивных самолетов. Смонтированная в нем аппаратура воспроизводила даже гудение двигателей, и мы получили возможность на земле тренироваться в выполнении полета, а также захода и расчета на посадку по приборам.

Тем не менее всякая имитация всегда остается подделкой, так сказать, бутафорией. И если говорить о тех ощущениях, которые летчик испытывает при пилотировании машины в воздухе, то сооруженный кустарным способом тренажер не давал даже подобия их. Он был еще не отлажен, не доведен, и внутри его, когда двигали рули, что-то стучало, брякало, вызванивало и дребезжало; стрелки на шкалах то надолго застревали на одном месте, то вдруг прыгали через несколько делений сразу, как на вокзальных часах.

Как бы там ни было, этой чудо-машиной заинтересовалась инженерно-техническая комиссия. Стало известно, что тренажер решено принять к изготовлению на заводе. Это воодушевило Филатова, и он приказал нам упражняться в оборудованной им кабине ежедневно.

— Хитер майор! — по-своему расценил его требование Пономарев. — Самолетов пока на всех не хватает, летаем от случая к случаю, так он для забавы смастерил нам игрушку.