Юлиус Фучик - Вместе во имя жизни (сборник рассказов)

С этого времени он словно забыл про ограду кругом — солнцу она тоже не была помехой, — и каждый взмах топора, каждый удар был как бы йотой, взятой на его корнет-а-пистоне. Никто этого не слышал, только он. Это была музыка. Бревно гудело, сотрясалось, и Яну чудилось, будто он склоняется над Марией. Только шепнуть ей словечко — и она сладко прогнется.

День за днем ходит Ян к ограде, в угол территории, и караульные, слыша удары его топора, даже не подходят к нему. Даже их тупым мозгам понятно, что этот человек работает с охотой. А сказать ему что-нибудь? Ну как тут скажешь, когда они в этом не разбираются! Пусть себе работает, ведь он плотник.

Солнце поднимается все выше и выше. Дома — май. Дома — Мария и корнет-а-пистон. Дома — пора песни, которой никто не мешает. Даже здесь слышит он голос леса, наполняющий его мысли. Даже сюда долетает зов Марии: «Иди ко мне!»

И однажды Ян идет. Бежит. Он заранее приготовился к этому: он знает, когда обходят лагерь караулы, где восходит и заходит солнце, в какой стороне находится его дом. На востоке лежит деревня Мала. Ян бежит к лесу. Еще есть время скрыться от людей и от собак, есть время остановиться и прислушаться. Ян знает, что его окружают, знает, что его выдает одежда, и потому берет первые попавшиеся штаны и куртку, брошенные кем-то возле стога сена на краю леса.

Хоть на первый взгляд казаться человеком! Ян чувствует чужой пот куртки и ощущает прилив сил. В кармане брюк он нащупывает нож и сжимает его в кулаке. Арестантскую одежду он прячет в густом кустарнике и спешит прочь. Ищи среди дорог ту, что приведет тебя к родному дому, раз уж путь открыт только в одном направлении.

Ян идет лесом, перебегает дороги, срезает углы полей и лужаек и ждет вечера. Уже протянулись лиловея тени между стволами сосен, уже сердце начало стучать в перебоями. Усталость сильнее, чем страх, давит Яну на плечи. Он уже не бежит, он подыскивает место, куда бы забиться, чтобы никакие звуки не помешали ему уснуть.

Он не нашел ничего лучшего, чем разинутая пасть земли, открывшаяся, когда ветер с корнями выверку старую ель. Под корнями, образовавшими с землей острый угол, хорошо спится на хвое в черничнике. Упасть на землю, рухнуть в яму — не увидит никто. Только чувствовать землю да впивать запах смолы, исходящий от рваных корней.

И этот запах заставляет Яна забыть одиночество. Враги где-то там — в неизвестном далеке. Дерево связывает Яна с домом. Он ощущает стол и стул, кровать и кровлю. Что-то говорит ему мама, к нему повернулся отец, а Мария положила голову рядом. Он чувствует ее волосы и слышит ее сердце. Ян засыпает. Ян спит. Только лес знает о нем, больше никто. И земля, знающая о живых и мертвых.

Утром, когда духота еще не заполнила лес и мягкая роса лежала на листочках черничника, Ян уже был на ногах. И ноги его с охотой пошли бы, побежали бы, если бы было чем наполнить желудок. Ян услышал мужские голоса. Они были открытые, как небеса, и могли принадлежать только людям, живущим поблизости. Соблюдая осторожность, Ян пошел к опушке леса, чтобы рассмотреть мужчин, которые сняли пиджаки и начали косить. Он смотрел на них и с трудом удерживался, чтобы не выбежать к ним, не крикнуть. Он понимал, что у леса есть не только глаза, но и чуткие уши. В нем снова заговорил желудок: я голоден, сделай что-нибудь!

Ян сделал один шаг, потом другой, пригнулся, потом лег плашмя и пополз, как ящерица. Вот он дополз до снятого косарем пиджака. Обыскивает карманы. Что-то в них есть. Ян нащупывает ломоть хлеба. Он ворует, чтобы выжить. Ему нужно выжить. Он опять ползет к лесу. Рот его полон слюны — так хочется есть, прямо глотать хлеб. Он чувствует его запах, хотя страх сжимает ему горло. Ян поднимается и бежит в лес.

Да простит его тот, кто остался без одежды, и тот, кто остался без полдника. Яну хочется жить, это необходимо. Ему нужно пройти еще немножко, прежде чем он сядет, прислонится к дереву, откуда хорошо просматриваются все подходы, а его не увидит никто. Он будет есть. Он ест.

Ян мог бы так сидеть бесконечно долго, слушая тишину вокруг, но пора уже вставать и идти навстречу солнцу. Теперь он стоит где-то над своей деревней, и, если бы был такой компас, стрелка которого указывала бы «домой», он мог бы идти и идти — через воду, по бездорожью, и дошел бы.

Ян уже подошел к шоссе, но из предосторожности идет параллельно ему на почтительном расстоянии. Он должен видеть, что делается впереди и сзади. Но иногда обстоятельства заставляют его шагнуть в пыль большой дороги. Это бывает там, где вплотную к ней примыкают пруд или деревушка, рассыпанная, как крошки от булки. С камнем в кармане и ножом в руке Ян выходит на дорогу. Он идет осторожно, как лань. Он слышит и видит все вокруг. И опять ему приходится уходить в лес, огибать поля и луговины, переходить ручей вброд. Он идет все дальше и дальше.

Настает время обеда, разве это и не время отдыха? Для Яна — нет! Прежде чем стемнеет, он может быть дома. Скажем лучше, около дома, так он прикидывает. Около трех часов он прошел через деревню, которая ему знакома — по крайней мере по названию. Никого не встретил, и это хорошо. Еще три-четыре часа — и все. Это должно быть где-то там, где небо касается земли, как раз там, где висит вон та белая тучка.

И пока он идет, он размышляет, что ему предпринять. Как в лагере, так и во время пути, мысли его выстраиваются в логический ряд. Он мог бы удивиться тому, откуда в нем эта способность мыслить, но событие еще слишком свежо, пора оценок еще не настала. Вся душа его заполнена сейчас чувством свободы, и о ней главная забота Яна.

Вот еще деревня, и еще одна, дом недалек. В самом деле недалек. Солнце подталкивает его в спину: иди быстрее. Еще немного. Он не чует под собой ног, голод опять гложет все тело. Но идти осталось совсем немного. За этим лесом Высочина круто уходит вниз, и на дне лощины лежит деревня, где живут его мать, отец и Мария. Как он задумал, так и пойдет. Не по дороге, а лесом: ведь он знает, где лес ближе всего подходит к хатам.

Солнце становится красным, из труб поднимается дымок — время близится к ужину. Если бы родители знали, что он совсем рядом с ними! Но он не пойдет к ним, он сядет на краю леса и дождется темноты, а уж тогда преодолеет последний отрезок пути. Он слышит мычание коровы, даже сюда доносится, и — не смешно ли? — ему кажется, будто это вздохнул корнет-а-пистон. Да, он висит дома на стене. И может быть, тоскует по музыке, по песне. Ведь не только люди, но и вещи созданы для того, чтобы быть самими собой, и корнет-а-пистон без звука, человек без свободы, а Мария без Яна существовать не могут. Яну стало очень грустно. Он почувствовал это вдвойне, когда узенький серп луны прорезал туманную дымку и потянуло холодом. Ах, этот голод и холод! Ах, это нетерпение!