Генрих Гофман - Герои Таганрога

— Вот и действуй. Тебе все козыри выпали, а Юрка Кирсанов на мизере сядет.

— Ладно, была не была, — махнул рукой Стоянов.

После ухода Петрова он долго сидел за письменным столом, скрипел пером по глянцевому листу бумаги. От напряжения капельки пота выступили у него на лбу. Исписав половину листа, разорвал бумагу, бросил клочки в корзину. Потом долго сидел неподвижно, уставившись в одну точку. Собственно, что плохого сделал ему начальник городской полиции?

Стоянов вспомнил, как, прочитав объявление о наборе служащих в полицию, он пришел к Кирсанову наниматься. Кроме паспорта, у него была справка органов НКВД, удостоверяющая, что он, Борис Стоянов, освобожден из-под стражи как отбывший наказание.

Кирсанов принял его приветливо, посочувствовал. Сразу назначил начальником районного отделения. А теперь вот на него же надо донос сочинять. Стоянов замотал головой.

— Нет... К черту... — проговорил он, убирая со стола чистые листы бумаги.

Неожиданно рука его, выдвигавшая ящик стола, замерла. Он вспомнил угрозу Петрова. «А что, если эта бестия на меня донесет? — подумал и пожалел, что признался. — К той власти не пристал, и от этой могут погнать. Куда тогда денешься?»

Стоянов резко придвинул к себе лист бумаги, взял ручку заскорузлыми пальцами и снова начал писать.

Через несколько дней майор Альберти принял Стоянова. Заикаясь и путаясь, Стоянов рассказал коменданту о том, что видел своими глазами, как Кирсанов сунул в карман два золотых портсигара из вещей, отобранных у евреев.

— Гут, гут, господин Стоянов. Ви есть честны рюсски человек. Ви правильно понял своя задача. Германская армия проливает кровь за новый порядок, за свобода ваш народ. А господин Кирсанов надо только золото. Гут, гут. Карашо. Мы ничего не забываль. Германское командование благодарит вас.

— Рад служить, — поспешно ответил Стоянов, польщенный тем, что майор Альберти на прощание протянул ему руку.

Несколько дней спустя Стоянова назначили заместителем начальника городской полиции. Кирсанов же по-прежнему оставался начальником. Правда, теперь при встречах майор Альберти и капитан Эрлих подозрительно стали смотреть на него. У Кирсанова все еще хранились ключи от квартир расстрелянных евреев, которые он выдавал немецким офицерам по запискам ортскомендатуры.

Однажды на одну из таких квартир Кирсанов пригласил Стоянова и Петрова. Ему хотелось хоть чем-то привлечь к себе симпатии немцев. Он решил отпраздновать юбилей: исполнился ровно месяц с того дня, когда дивизии армии фон Клейста ворвались в Таганрог.

Пять девушек, которых Кирсанов пригласил из открывшегося недавно женского ресторана, щебетали возле большого стола, уставленного различными яствами. Несмотря на голод, царивший в Таганроге (за целый месяц людям всего один раз выдали по восемьсот граммов горелого зерна на хлебную карточку), на столе были разложены розовые колбасы, румяные куры, банки с консервами, заливной поросенок на блюде и стояли бутылки с вином.

На улице уже стемнело, а гости, собравшиеся на пир, все еще не садились за стол. Девушки непрерывно заводили патефон и поглядывали на дверь. Ждали майора Альберти и капитана Эрлиха, тоже приглашенных Кирсановым.

Когда стрелки стенных часов показали десять, Кирсанов обиженно проговорил:

— Сколько же можно ждать? Наверно, уже не придут. Давайте к столу.

После второго тоста, который он провозгласил за фюрера и великую Германию, все оживились. У Кирсанова заметно улучшилось настроение. Он обнял полную блондинку, сидевшую рядом, и начал что-то нашептывать ей на ухо. Его отвисшая пухлая губа то и дело касалась ее щеки. Заметив это, одна из девушек, Лариса Стрепетова, с голубыми холодными, как зимнее небо, глазами брезгливо поморщилась.

В дверь неожиданно постучали.

— Наконец-то! — обрадовался Кирсанов, вскакивая.

Он торопливо вышел в прихожую, но через мгновение снова появился в комнате. Только теперь он медленно пятился назад. Следом за ним вошли капитан Эрлих и три гитлеровца с автоматами.

— Ви арестован! — четко проговорил Эрлих, обращаясь к Кирсанову. — Прошу извинения, господа, — откланялся он Стоянову и Петрову.

Последние, хоть и догадывались, в чем дело, не сразу пришли в себя. Побледневшие девицы тоже притихли.

— Это шутка, господин капитан? — пробормотал Кирсанов, снизу вверх заглядывая в глаза Эрлиху, который был на целую голову выше его.

— О! Я... Я... Ви ошень хорошо все понял, — закивал капитан.

Подойдя вплотную, он ощупал карманы Кирсанова и вытащил пистолет. Затем отдал команду своим солдатам, и те, подхватив под руки растерянного начальника полиции, вывели его из комнаты.

Когда дверь за ними захлопнулась, Эрлих подошел к Ларисе, согнутым пальцем поднял ее подбородок и сказал, улыбаясь:

— Гут, гут. Это есть настоящи рюсски красавиц, — он похлопал ее ладонью по щеке, надел перчатку и раскланялся. — Ауфвидерзейн. Можно продолжать, господа.

Стоянов и Петров уже оправились от замешательства. Они начали уговаривать Эрлиха остаться.

— Нет. Нет, господа. Я имею совсем мало время, — отказывался Эрлих, отстраняя стакан с водкой, протянутый ему Петровым.

— За фюрера великой Германии, за Адольфа Гитлера, — пьяным голосом упрашивал тот.

Лариса Стрепетова встала из-за стола, тоже подошла к Эрлиху и смело предложила ему свой бокал.

— Гут. Харашо. Только совсем немного, — согласился капитан.

Он снял шинель, небрежно бросил ее на кровать, придвинутую к стене, сел за стол.

— Прошу пить за нового начальника полиции господина Стоянова.

Петров вздрогнул. Но, овладев собой, подошел к Стоянову, ободряюще похлопал его по плечу и до дна осушил бокал.

— За нашу службу, Борис. За твое здоровье, — пробормотал он, вновь наполняя вином опустевшие стаканы.

В доме Турубаровых собралась молодежь. Они собирались здесь и раньше — на дни рождения Раи, Валентины и Петра, на первомайские праздники. Дом старого рыбака всегда был открыт для друзей сына и дочерей. Однако как не похожа была эта встреча на все прежние! Тогда двери бывали широко раскрыты, в окнах горел свет, слышались громкие и веселые, ничем не обеспокоенные голоса, смех и музыка. Сейчас окна плотно занавешены старыми одеялами, на лицах присутствующих сосредоточенность и тревога, голоса приглушены. И все-таки хорошо быть снова среди своих! Парни и девушки с затаенным нетерпением поглядывали друг на друга — скорее бы! Ведь сегодня в их жизни должно произойти нечто совершенно особенное, что отделит их от всех других людей, живущих в Таганроге, сделает жизнь опасной и полной тайн и, главное, полезной.

На большом квадратном, накрытом старой клеенкой столе, где Петр, Валентина и Раиса столько лет готовили уроки, стояло дымящееся блюдо с картошкой и несколько бутылок домашней наливки, принесенной из погреба Марией Константиновной. На случай, если забредет кто-нибудь чужой, решено было сказать, что празднуют Раин день рождения. Рая и впрямь выглядела сегодня именинницей — надела белую кофточку, коричневые косы баранками заложила за уши, щеки у нее пылали. Она волновалась больше всех, в глазах ее откровеннее, чем у других, сияло детское нетерпение.