Генрих Гофман - Герои Таганрога

Мария Константиновна часто с беспокойством выходила в садик, но вокруг было тихо. Город, казалось, дремал, придавленный сырыми осенними сумерками.

Наконец, взяв Толика за руку, она ушла к соседке.

Все уже сидели за столом. Здесь собрались шестеро ребят и две девушки — всего вместе с Николаем Морозовым девять человек.

Петр для «конспирации» разлил по рюмкам розоватую фруктовую наливку, девушки разложили по тарелкам дымящуюся картошку. Но ни есть, ни пить никому не хотелось. Слишком серьезным был момент.

Николай внимательно оглядывал всех сидящих за столом. Большинству ребят было не больше восемнадцати лет, только Петр Турубаров был старше, а младшим — Олегу Кравченко и Рае — не было еще и шестнадцати. Все они — вчерашние школьники последних классов и комсомольцы. По тем или иным не зависящим от них причинам не успели они эвакуироваться из Таганрога и теперь страстно мечтали бороться с немцами.

Вот сидит Петр Турубаров — его глаза на красивом, хмуроватом, резко очерченном лице серьезны. В этом парне чувствуются сдержанная сила, воля и твердость — он прирожденный вожак, на него можно положиться.

Лева Костиков старается держаться солидно, старше своих лет, говорит басом, хмурит густые, разлетающиеся к вискам брови. Он немножко позер, но это позерство юности, которая хочет скорее стать зрелостью. По характеру Лева ближе всех Николаю Морозову — характер у него пылкий и деятельный, требующий активного вмешательства в жизнь. Лева всегда все хочет делать сам, горяч в спорах, часто вспыхивает, но быстро отходит и очень любит своих товарищей. На вытянутом лице его резко выделяются узкие карие умные глаза. Лева Костиков неоценим для работы в подполье. Николай знает: Лева будет душою подполья.

Рядом сидят Иван Веретеинов и Спиридон Щетинин, оба крупные, с тяжеловатыми плечами, чем-то неуловимо похожие друг на друга, как братья. Они и держатся всегда вместе. У обоих округлые, пышущие здоровьем юношеские лица, у того и другого носы с приметной «южной» горбинкой и над верхней губой одинаковый темный пушок, которого еще не касалась бритва, — настоящие таганрогские парни. Он знает, что они не подведут в нужный момент.

А вот и Женя Шаров — любимец товарищей. Волосы у него цвета соломы, а брови такие белесые, что они почти незаметны, круглое розовое лицо его, как всегда, энергично, на подбородке девичья ямочка. Женька Шаров — балагур, остряк, весельчак — подвижной и быстрый, неутомимый, добродушный и ласковый парень. Женька рвется к самостоятельности, не очень-то любит дисциплину, его нужно сдерживать.

В противоположном углу сидят две девушки — две сестры. Рая — совсем еще девочка, глаза у нее карие и наивные, губы по-детски припухлые, вот она смущенно улыбается Леве Костикову и краснеет, и все ее лицо — и сияющие глаза, и вспыхнувшие щеки, и наивно полуоткрытый рот — говорит о том, что ей нравится Лева, и она не умеет этого скрыть. Эту девушку трудно представить себе подпольщицей — слишком юна она и тиха.

Валентина Турубарова с первого взгляда производит впечатление человека с сильным, волевым характером. Да так оно и есть.

Олег Кравченко — тот мальчишка, на всех он смотрит задумчиво, пристально и строго, в нем видна мальчишеская непримиримость. Характер его пока лишь намечен и должен обостриться и выявиться в предстоящей борьбе.

И вот с этими ребятами предстояло Николаю начать сражение с жестокой и неумолимой, хорошо налаженной немецкой машиной. Хватит ли у них сил и выдержки для этой ежедневной борьбы?

— Друзья! — обращаясь к ним, волнуясь и не скрывая своего волнения, сказал Николай. — Пришел час испытания для нашей юности... Вот уже месяц гитлеровцы хозяйничают в Таганроге. Произвол, насилие, массовые грабежи и убийства совершают фашисты в нашем родном городе. Дворец культуры они превратили в конюшню. В школе имени Чехова разместили гестапо, в детских яслях — разведотдел штаба генерала Коррети, где советские люди подвергаются нечеловеческим пыткам и истязаниям. Ежедневно эшелоны награбленного имущества отправляют фашисты из Таганрога в Германию. Смертельная опасность нависла над нашим городом, над народом, над всей нашей страной. Всегда мы были вместе с нашей Родиной, будем же с нею вместе и в час ее печали. Будем бороться с ее врагами и не побоимся, если придется, отдать в этой борьбе нашу юность и нашу кровь... Согласны?

— Согласны! — хором ответили собравшиеся.

— Тогда мы должны принести клятву, — продолжал Николай. — Клятву, которая свяжет нас в нашей борьбе на жизнь и на смерть.

Николай достал из пиджака измятую ученическую тетрадь.

— Я прочту вам, — сказал он.

В полной тишине зазвучал его приглушенный голос:

— «Я, Николай Морозов, вступая в ряды борцов против немецких захватчиков, клянусь: первое — что буду смел и бесстрашен в выполнении даваемых мне заданий; второе — что буду бдителен и не болтлив; третье — что буду беспрекословно выполнять даваемые мне поручения и приказы. Если я нарушу эту клятву... — Николай пристальным взглядом обвел лица собравшихся. Все взоры были устремлены на него, — то пусть моим уделом будут всеобщее презрение и смерть».

Ребята молчали. Глаза у всех были суровыми.

— Есть замечания и предложения? — спросил Морозов.

— Все правильно. Яснее не скажешь, — твердо проговорил Петр Турубаров.

— А нельзя, чтобы короче было? Без слов — «первое, второе, третье»? — предложил Костиков.

— Как это? — не поняла Рая и взглянула на Костикова.

— А так. Буду смел и бесстрашен, бдителен и не болтлив, буду беспрекословно выполнять все поручения. По-моему, так даже внушительнее звучит.

— Что ж... давайте так. Согласен, — произнес Николай. — Других замечаний нет?

— Чего там придумывать! Все ясно. Правильно написано, — заговорили все сразу.

— Тогда каждый пусть перепишет, — сказал Николай. — Я буду диктовать.

Он вырвал из тетрадки чистые листы, разорвал их на пополам и роздал ребятам.

При тусклом свете жаркой керосиновой лампы ребята выводили слова клятвы. Их неподвижные тени распростерлись по стенам комнаты. Некоторые писали огрызком карандаша, другие ученическими ручками, принесенными Раей и Валентиной. Рая, переписывая клятву, от усердия по-детски закусила губу. Костиков картинно ерошил лохматые волосы. Петр Турубаров хмурился. Женька Шаров довольно улыбался.

— Кому сдавать? — спросил Спиридон Щетинин, написавший первым.

— Сейчас выберем командира, тогда и решим, у кого они будут храниться, — сказал Морозов.

Через несколько минут все клятвы были написаны.

— Теперь пусть каждый торжественно прочтет и распишется, — предложил Костиков.

— Согласен, — сказал Морозов. — Читай, Лева, первым. Костиков встал, приблизил лист к свету керосиновой лампы, и в тишине зазвенел его пылкий, уверенный голос: