Афанасий Кузнецов - Тайна римского саркофага

Задумавшись, Алексей глядел на чистое бирюзовое небо. Красивое небо, хорошее, ничего не скажешь, но все-таки небо над родиной куда лучше... Эх, были бы крылья!

Кто-то хлопнул его по плечу. Алексей вздрогнул, обернулся и увидел незнакомого рабочего в короткополой промасленной куртке. Итальянец улыбнулся.

— Тю-тю... — сказал он, показывая на небо.

«Что он хочет сказать?» — подумал Алексей, и неожиданная мысль обожгла его. Двумя пальцами он показал на ладони — бежать!

Незнакомец радостно закивал. Но тут послышались голоса немецких солдат. Рабочий, кивнув, ушел.

Алексей рассказал об этой встрече Езику.

— Ты считаешь, друг? — Език тоже был взволнован.

— Тихо... — Алексей сжал его локоть. — С этим рабочим мы еще встретимся... Скажи, Език, а ты бы бежал со мной?

— Ты еще спрашиваешь? — в голосе поляка слышалась обида. — Но вдруг это провокатор? Смотри, недолго и попасться...

Алексей дружески обнял его за плечи:

— Ничего, Език, не тужи!

Вскоре тот самый итальянец снова повстречался Алексею. Нет, определенно это был пресимпатичный парень. Как возбужденно и радостно сияли его глаза, когда он рассказывал, что по всей Италии начали организовываться партизанские отряды, что создают их итальянские коммунисты и советские военнопленные, которые бежали из концентрационных лагерей.

— И вам нужно к ним, — закончил итальянец.

— Но как это сделать?

— Не торопитесь. Сделаем. Только не нужно спешить. Ждите... Наш народ поднимается на борьбу. Теперь многие понимают, что фашизму придет конец. Я, брат, сам видел этот конец еще под Воронежем... Ведь я недавно вернулся с фронта. От десяти дивизий нашего экспедиционного корпуса остались лишь горелые танки, подбитые самолеты, исковерканные пушки да березовые кресты. Мало кому удалось унести ноги.

— А как же тебя отпустили домой? — поинтересовался Алексей.

— Не так-то просто, — засмеялся итальянец. — Русская пули раздробила мне руку. Но я не обижен на Советы!

К Езику Алексей прибежал радостно-взволнованный. Но тот встретил его нежданно сухо. Словно что-то надломилось в нем, чего-то он боялся. И слова — они поразили Кубышкина.

— Война, Алексей, скоро кончится. Стоит ли рисковать?

— Език! Разве мы не должны мстить?!

— Конечно, должны. Но... сейчас главное выжить.

— Эх, Език! — Алексей насупился, махнул рукой и, сгорбившись, высокий и понурый, пошел к бараку.

— Постой! — Език бежал за ним. — Алексеи, погоди!

Алексей положил руку на его плечо, горячо зашептал:

— Когда спасал меня, ты не боялся. А теперь? Будем ждать, когда свободу нам на блюдечке поднесут?

Лицо Езика то бледнело, то покрывалось краской.

— Хорошо! Бежим!.. Только — осторожность и еще раз осторожность. Не для того мы столько страдали, чтобы умереть...

Прошла неделя, показавшаяся вечностью. Итальянец не появлялся. Алексей и Език уже теряли надежду. В голову лезли худые мысли. Может быть, итальянца заподозрили и арестовали? Может быть, он погиб в какой-нибудь уличной перестрелке? Или просто лежит в своей каморке тяжело больной?

Но вот однажды на дворе снова промелькнула знакомая замасленная куртка. Итальянец издали поприветствовал Алексея и многозначительно похлопал себя по карманам.

Что он хотел этим сказать? Алексей машинально полез в свой карман и неожиданно нащупал там какую-то бумажку. Записка?! Когда успели сунуть? Алексей развернул листочек и прочитал: «Ждем в полночь за оградой завода»...

Теплая январская ночь. Вдоль заводского забора тускло светились фонари. Туман. Ветер, подувший с моря, принес струю свежего, холодного воздуха. Печально и тревожно шелестели на деревьях листья.

Алексей и Език перемахнули через высокий дощатый забор. Благополучно... Нервы напряжены до предела. Теперь — дальше. Крадучись, беглецы проползли под колючей проволокой и, прячась между каштанами, повернули за угол каменной башни.

Из темноты навстречу шагнул высокий, сухопарый человек в длиннополом пальто с поднятым воротником, в измятой, надвинутой на глаза шляпе.

— За мной! — коротко приказал он.

Шли друг за другом, все ускоряя шаги. Несколько раз встречался патруль. Тогда беглецы вместе со своим провожатым прижимались к шершавым стенам подъездов или ныряли в спасительную темноту подворотен.

Алексей Кубышкин думал, что их постараются укрыть где-нибудь на самой окраине Рима, но высокий мужчина в шляпе уверенно шел по улицам, совсем не похожим на окраинные. Наконец возле одного из домов он остановился. Алексей успел заметить освещенную фонарем табличку: «Джулио Чезаре, 51».

Человек протянул руку к крайнему окну первого этажа, постучал несколько раз с перерывами, то быстро, то медленно. Беглецы затаили дыхание. Бесшумно отворилась дверь, и все трое вошли в помещение.

Вспыхнул свет. Человек, приведший их, протянул Алексею руку.

— Бессонный, — назвал он себя и добавил: — Алексей Иванович.

— Меня тоже Алексеем зовут, — радостно ответил Кубышкин, услышав родную речь.

— Отлично, — улыбнулся Бессонный. — Значит, тезки. А это хозяин квартиры, русский художник Алексей Владимирович Исупов. Как видите, тоже наш тезка.

Вдруг за окнами дома раздались отрывистые крики. Кубышкин и Вагнер инстинктивно прижались друг к другу. Шум, доносившийся с улицы, был знаком беглецам: это подавали команды итальянские офицеры; потом раздался мерный топот ног.

Бессонный и Исупов продолжали о чем-то разговаривать, крики и топот на улице ничуть их не тревожили.

Наконец, художник заметил волнение беглецов.

— Не волнуйтесь, дорогие товарищи, — мягко сказал он. — Против моего дома находится фашистская казарма. Орут день и ночь.

— Опасное соседство, — пробормотал Алексей.

— А по-моему, это как раз безопасно, — засмеялся Исупов. — Фашисты ищут где угодно, только не у себя под носом.

Лишь сейчас Кубышкин и Вагнер хорошенько рассмотрели его. Перед ними стоял высокий, седой, начинающий полнеть мужчина. Весь облик старого художника дышал спокойствием и уверенностью. Большой бугристый лоб, перерезанный глубокой морщиной, крупный нос, твердый подбородок — все говорило о внутренней силе этого человека. И рука у него была большая, с крепкими широкими пальцами. Такая рука может и умеет работать.

В кабинете Алексея Владимировича стоял стол из черного дерева и несколько стульев. Тяжелые занавеси на больших окнах приспущены. На стенах развешаны картины, этюды, фотографии. В углу мольберт и только что начатый холст.

Език и Алексей были смущены, Их жалкая одежда и стоптанные сапоги выглядели еще более убогими в этой нарядной комнате, освещенной мягким светом.