Алексей Горяйнов - Исповедь дезертира

Выждав еще несколько минут, я осторожно поднялся.

«Только бы никто больше не пришел, — думал я, подходя к двери, в которой оказалась дверка-лючок на уровне головы человека». На чугунной табличке, прикрепленной к стене, вязью непонятных мне букв было что-то написано и внизу добавлено по-русски: «XV век. Охраняется государством». Дрожа от страха, стуча зубами, я несколько раз ударил в дверь рукояткой ножа. Минуты через две из-за двери послышался уже знакомый голос:

— Настя, ты? Что-то забыла?

Сердце мое от волнения готово было вылететь из груди.

— Простите, пожалуйста, — почти заикаясь, заговорил я, затыкая нож за пояс и накрывая его свитером, — вы не могли бы мне помочь? Мне ничего не нужно, я заблудился… Не бойтесь, дайте кусок хлеба и я уйду.

Несколько секунд длилось молчание, потом открылся лючок в воротах, и я увидел вчерашние глаза совсем близко, но теперь они смотрели пристально и немного враждебно. Тонкие брови были вопросительно подняты, русая челка выбилась из-под цветастого платка и прикрывала более светлую кожу лба.

— Кто ты? — в голосе слышалась тревога.

— Я из Грозного.

— Солдат?

— Нет, новобранец, — торопливо заговорил я. — Пушечное мясо… Я убежал.

Хозяйка снова спросила недоверчиво:

— Из Грозного? Ты знаешь, сколько это километров?

— Не спрашивайте. Вообще не знаю, где я.

— Ты в Грузии.

— В Грузии? Это хорошо! А как же я проскочил границу? Никакой нейтральной полосы, никаких знаков…

— Наверное, у государства денег на установку знаков нет, — она усмехнулась и снова посерьезнела. — И вообще какой может быть в этой стране порядок… Звать-то тебя как?

— Артем. Скажите, а какое сегодня число?

— Восьмое июня.

— Ничего себе, это я столько шел…

Похоже, моя явная растерянность успокоила женщину, и я услышал:

— Не надо бы посторонних пускать, но тебе почему-то верю. Входи, — ее голос смягчился. — Да, выглядишь ты, прямо скажем, неважно…

Послышался скрип железной задвижки, и тяжело щелкнул замок.

Дверь отворилась. Женщина смотрела с подозрением, но, видимо, поняв, что я не опасен, посторонилась, пропуская меня в башню, потом закрыла дверь, щелкнув засовом.

— Пойдем, ты весь дрожишь.

— Вечером шел дождь, я промок.

Она посмотрела на меня так, будто хотела понять, не увидел ли я в лесу чего лишнего, но быстро успокоилась — наверное, оттого, что вид у меня был уж слишком жалкий.

Через темную арку я прошел за ней следом во двор крепости. Снова яркий свет ударил в глаза, и я увидел внутренний дворик: пристроенный к забору деревянный сарайчик с большим окошком и длинную кишку какого-то каменного строения. Оно лепилось к крепости с противоположной стороны от сарая, на серой стене виднелось одно маленькое окошко. Где-то рядом заскулила собака, я обернулся и увидел неуклюже бегущую ко мне небольшую, черную и очень лохматую дворняжку на коротеньких ножках. Она завиляла хвостом, отчего все ее тело пришло в движение, а поседевшая милая мордочка закачалась из стороны в сторону.

Поскуливая, собачонка стала ласкаться ко мне.

— Это Малышка, — сказала хозяйка. — Она всех любит.

Я почесал у собаки за ушами, испытывая при этом необыкновенную нежность. Давно мои руки не чувствовали тепла.

— Извините. Я бы не стал вас беспокоить, но в село мне идти опасно… А вы тут одна?

— Ну… — она замялась, пытаясь, видимо, понять, что я за человек, — не совсем… Дочь к бабушке ушла. Пойдем, я тебя накормлю. Куда ж ты пойдешь в таком виде…

Женщина открыла покошенную скрипучую дверь бокового жилища. Я последовал за ней. Собака в дверь не пошла, осталась стоять у порога, вопросительно поглядывая нам вслед. В просторной комнате пристройки с высоким сводчатым потолком было гулко. У внешней стены стоял длинный стол со скамейками. В углу темнели какие-то инструменты.

Мы стали подниматься по выщербленной каменной лестнице, стесненной холодными стенами, она привела нас в крепость. Здесь, наверху, был небольшой коридор, отделенный от остального помещения современной каменной кладкой. На стене над раковиной висел рукомойник, рядом стоял стол с решетками, полными посуды. На другом столе в полумраке темнели керогаз и электроплитка с кастрюлей, а в самом дальнем углу — печь с вделанной плитой на две горелки. В стене со стороны коридора было две бойницы, из них хорошо просматривалась опушка леса, на которой мне пришлось коротать ночь. К коридору примыкала единственная, но довольно просторная комната с перегораживающей угол ширмой. Стены ее в отличие от стен коридора были оштукатурены и выбелены. Обстановка комнаты была очень скромная: две кровати, массивный, потрескавшийся шкаф, еще одна железная печка и небольшой деревянный стол. Нарядные занавески, комнатные растения и прочие мелочи говорили о том, что в этом помещении живут женщины.

— Раздевайся, — приказала мне красавица, — а то простудишься. Ты весь мокрый.

Я растерянно смотрел на нее.

— Ничего… У печки посижу.

— Тебя били?

— Да, боевики меня захватили, едва ноги унес.

— Переоденься, посушу твою одежду, — хозяйка полезла в шкаф, достала из него мужскую рубашку и брюки. — На вот, от Павла осталось. — Немножко помедлила, порылась в комоде, достала чистый носовой платок, с нарядной вышивкой по углам: — И это держи. Простыл совсем, сопли в два ручья текут.

— Спасибо, — сказал я, но платок пачкать не стал — слишком он был чистым и красивым.

Хозяйка вышла. Я быстро снял с себя мокрые шмотки, одел предложенное, сунул носовой платок в карман, вытер нос чудовищно грязным свитером и позвал хозяйку. Она вошла с большой кастрюлей, распространяющей невероятно вкусный запах.

Налила в тарелку суп, нарезала хлеб.

— Вот, только сготовила. Еще остыть не успел.

— Извините, не знаю, как вас звать, — мои голодные глаза косились на тарелку.

— Таисия… Таисия Андреевна. Садись, поешь.

Я едва сдержал себя, чтобы не наброситься на еду, как голодная собака.

Быстро смолотив тарелку супа, не стал отказываться от добавки.

— А кто он, этот Павел? — это имя мне не давало покоя.

— Павло? Муж, не муж, — нехотя заговорила она, пристраивая мокрые джинсы и свитер возле печи. Потом вздохнула. — Тебе этого знать не надо. Воюет он… Против федералов.

— Вы не беспокойтесь, я завтра уйду, чтоб у вас неприятностей не было.

— Сам-то ты откуда?

— Из Москвы. Военком говорил, что необстрелянных в Чечню не берут, а нас привезли на поезде, выгрузили, как скот, собрали на площади. А потом началось… Нет, вы не подумайте ничего плохого. Я же не отказываюсь служить, но воевать — это же другое… Воевать должен тот, кто умеет.

— Может, ты и прав, но сейчас все воюют, даже женщины. Из Прибалтики едут, девицы молодые, красивые…