Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

С десятого сентября летчики уже ощущали острую нехватку горючего для ведения нормальной боевой работы. Из-за его отсутствия командование перестало ставить перед нами ежедневные боевые задачи. Питание летного состава резко ухудшилось. Летчикам давали лапшу с небольшим кусочком мяса. Кормить пилотов таким образом просто нельзя. К тому времени жара окончательно спала, рано пошли нудные осенние дожди. Мы сидели на аэродроме голодные и в полном унынии, в то время как немцы резко усилили обстрел Киева и его бомбардировки — в перерывах между дождями.

Девятого и десятого сентября, при низкой облачности, дожде и плохой видимости, наша эскадрилья высылала пары самолетов на разведку вокруг Киева. Сведения были неутешительными: от южной оконечности Голосеевского леса до станции Боярка, далее по западному берегу реки Ирпень на Пущу Водицу и дальше до Днепра немцы устанавливают, вкапывая в землю, до двадцати дивизионов артиллерии для обстрела Киева, и мы ничем не можем им помешать. Десятого — пятнадцатого сентября истребители и бомбардировщики противника стали появляться над городом днем и ночью. Несколько раз наши «Чайки» поднимались в воздух для их перехвата на встречных курсах, пытаясь догнать — всякий раз безрезультатно. Немцы увеличивали скорость, и наши «Чайки» болтались далеко сзади.

Десятого сентября Киев, который был прекрасно виден с Броварского аэродрома, в частности, Лавра и Печерские холмы, то закрывался пеленой дождя и зловещими черными тучами, то порывы ветра относили эту пелену в сторону. В середине дня затрещал телефон, и я поднял трубку. Капитан Мельник из штаба дивизии передавал, что над зданием построенного перед войной Верховного Совета УССР в «окнах» среди облаков, примерно на высоте 100 метров, не встречая никакого сопротивления с земли, кружится тяжелый немецкий бомбардировщик, который, судя по всему, никак не может выйти на цель из-за плохой видимости. Но если не отогнать его сейчас, то он обязательно, в конце концов, положит бомбы по зданию Верховного Совета Украины. Мы взлетели парой. К сожалению, не помню сейчас фамилию своего ведомого. Перелетели Днепр и сделали круг над Печерском. Никого. И вдруг, на пересекающихся курсах, метрах в пятидесяти проходим рядом с тяжелым немецким четырехмоторным бомбардировщиком «Дорнье-215», неуклюже ворочающимся в застланном туманом и непогодой киевском небе. Под стеклянным колпаком я хорошо различал лица немецких пилотов за штурвалами. Застекленная кабина называлась в авиации «Моссельпромом». Мы были так поражены нежданной встречей, что ни я не успел открыть пулеметный огонь, ни две пулеметные спарки с бомбардировщика. Мгновение, и мы разошлись по-хорошему, растворившись в непогоде. В эти две секунды была реальная опасность столкновения. Этих дальних бомбардировщиков у немцев было не так много, за всю войну я видел их раза четыре. Итак, мы разошлись по-хорошему, и я пошел на второй круг над Печерском. Минут через пять в пелене непогоды снова вырисовывается мощный хвост «Дорнье», украшенный свастикой. На этот раз мы не упустили случая и с дистанции примерно триста метров открыли огонь по двигателям. Пулеметные спарки немцев с турелей живо отвечали. Дуэль ограничилась двумя длинными очередями и «Дорнье», дав газ, с набором высоты нырнул в облачность. Честно говоря, я думал, что больше его не встречу. Но немец попался упрямый, да и их самоуверенность росла с каждым днем по мере успехов — вот-вот возьмут Киев. И минут через семь барражирования мы снова встретили немца на встречных курсах градусов под 90. Мы дали дружный огонь по курсу бомбардировщика, пилоты которого уже не могли отвернуть тяжелую машину, и «Дорнье» сам вошел в струю пулеметного огня. Один из двигателей задымился. Бомбардировщик, заревев моторами, как огромный черный шмель, на этот раз окончательно скрылся среди облачности. Сколько мы ни искали его, чтобы добавить в третий раз — безрезультатно. Дня через два нам сообщили, что тяжелый бомбардировщик немцев рухнул на их территории, не дотянув до аэродрома с отгоревшим, из-за пожара двигателя, крылом. Тот ли? Возможно и тот, но нам, к середине сентября, было уже не до подсчета нанесенных врагу боевых потерь. Обстановка ухудшалась с каждым часом. Падал боевой дух летчиков — появился и у нас еще один хитрец: младший лейтенант Евгений Иванович Чернецов.

11 сентября 1941 года моя шестерка штурмовала колонну противника на шоссе Козелец — Бровары. Чернецов был у нас уже на примете. Он повадился самовольно улетать с поля боя и, бросая своих товарищей на произвол судьбы, самостоятельно приземлялся на аэродроме. Мы прилетаем с боевого задания, а он уже успел и чаю попить. Или, например, вылетаем на штурмовой налет, чтобы помочь нашей отступающей пехоте зацепиться за складку местности и хоть немного окопаться. Штурмуем немецкие порядки, а Чернецов крутится в стороне над дальним лесом на высоте 30–40 метров, чтобы слиться с зеленой кроной деревьев. Любил он также ссылаться на неисправность пулеметов, для этого на земле до тех пор давал длинные очереди, пока пулемет и в самом деле не заедал. Эта скотина задала мне хлопот.

Еще до войны Чернецов находил возможным после посадки эскадрильи, когда мы все еще часа два помогали техникам заправлять самолеты и закатывать их в ангар, помахивая сумкой, направляться отдыхать в военный городок. Мне приходилось, уже в Броварах, во время боевых вылетов взлетать последним, чтобы проследить за взлетом Чернецова. Все взлетели, а Чернецов дрочит свои пулеметы, ожидая, когда заклинит, кричит: «Не стреляют!» Подруливаю к нему на взлетной полосе, зажимаю газ и предлагаю пересесть в мою кабину, в своем самолете я уверен. Он, злобно что-то ворча и бросая на меня косые взгляды, садится в кабину моего самолета и начинает гонять уже мои пулеметы длинными очередями, расходуя боезапас и стараясь заклинить. Машу ему кулаком и с трудом заставляю взлететь. Уже над полем боя Чернецов снова теряется из виду. И это в боевой обстановке, когда мы порой получали новое боевое задание, еще не успев толком приземлиться после предыдущего. Совесть Чернецова абсолютно не мучила. Это был злобный, коварный и мстительный человек, упорно отстаивавший свое право сохранить свою жизнь. Замучившись с ним возиться и разоблачать его хитрости, опасаясь, как бы ребята его не пристрелили (после одного из воздушных боев, когда моя группа после штурмовки колонны немецких автомашин выдержала еще и тяжелейший воздушный бой с шестеркой «М-109», Миша Деркач сбил одного «Мессера», а три самолета, в том числе и мой, были изрядно побиты, — летчики, приземлившиеся после того вылета, где Чернецов снова уклонился, кричали: «Расстрелять подлеца!»), мы направили его в штаб полка. Сопроводили соответствующими рекомендациями. Но сам известный трус, Тимоха Сюсюкало, наш доблестный командир полка, понял душу Чернецова и приказал оставить его в эскадрилье, продолжая воспитывать: «Нужно найти в нем человека». Почувствовав влиятельную поддержку, Чернецов сделался осторожнее, но затаил на нас с Шишкиным злобу, и искал момента поквитаться. Таким образом, сволочь Тимоха Сюсюкало подложил в нашу эскадрилью мину замедленного действия, которая и взорвалась в свое время. Наши доблестные особисты и отцы-командиры бдительно следили, чтобы никто не сказал ничего против товарища Ворошилова — сразу окажешься на Колыме. А вот уклонисты в бою, в отличие от левых и правых уклонистов, имели полную свободу рук и пользовались поддержкой начальства. Их даже любили, в отличие от фронтовых работяг, которые критически относились к деятельности руководства. Подлецы с полуслова понимали подлецов и покрывали друг друга. Вообще, значительная часть моей жизни прошла во времена, которые я бы назвал эпохой проходимцев. Они, как дерьмо, плавали сверху, везде и всюду, подтапливая порядочных людей. Думается, очень правильно Рой Медведев говорит сейчас о двух партиях: паразитов и творцов — работяг, на шее которых сидела вся эта банда. Да, суровым материализмом обернулось стремление к социальной утопии. Итак, Чернецов оставался в эскадрилье, а события принимали все более грозный оборот.