Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

Путешествие пошло Ваньке на пользу. Видимо не без консультаций с попутчиками в промерзшем вагоне и воздействия опыта правоохранительных органов того времени в Ахтарях, Ванька заявил, что сообщит о произошедшем в ГПУ. Таким образом, Ваньку можно считать своеобразным предшественником Павлика Морозова.

В ГПУ, красивом двухэтажном особняке по улице Красной, дядька Сафьян уже бывал: дня три просидел в подвале вместе с купцом Савушкиным. Последователи Робин Гуда, морившего голодом монахов в целях получения хорошего выкупа за них, ахтарские ГПУшники пытались проделать подобный же эксперимент с двумя ахтарскими предпринимателями. Но если небольшой ростом и худосочный Савушкин на третий день покаялся и сдал кое-какое серебро, дядька Сафьян, мобилизовав внутренние жировые резервы, решил держаться до конца. И ГПУ вынуждено было отступить перед всей мощью стотридцатикилограммового дядькиного живого веса.

Возможно, именно поэтому и оказалась в нашем доме злато да серебро. Казалось, кто бы мог подумать, что подобное может водиться в нищенствующей многодетной семье погибшего красноармейца? Но дядька самым фатальным образом недооценил роли подрастающего и массами вливающегося в ряды экспроприаторов юного поколения, которому большевики и коммунисты уделяли так много внимания в своей воспитательной работе. По-моему, в нашем национальном характере и политике довлеют две пламенные страсти: стремление к экспроприации и поиск дураков. Если люди отказывались быть ограбленными, то их просто убивали, а если не хотели быть дураками, то их дураками делали насильно. Ну, как еще назовешь советского колхозника, получавшего за тяжелый труд с утра до вечера копейки и граммы зерна? Вот и получается, что очень плохо приходилось стремлению Пановых, да и всего русского народа, к свободе, когда сталкивалось оно со стремлением к поискам дураков, свойственным нашей истории. Ведь если прочитать ее внимательно, то она только и состоит из мучений одних: людей, то забивающих сваи, стоя по пояс в холодной воде Невы в Петербурге, то не разгибающих спины на хлебном поле, то массами погибающих за какие-то малопонятные им интересы государя, атакуя немецкие позиции практически с голыми руками, то распахивающих, как впоследствии выяснилось, никому не нужные целинные земли, живя зимой в палатках, зато с бодрыми песнями, то погибающих в восемнадцать лет в никому не нужной знойной горной стране, и сытой вольготной жизнью других, посмеивающихся над дураками, которых так легко обмануть и заставить отдать жизнь непонятно за что. Не стану далеко уходить в прошлое. Слышал ли кто-нибудь, чтобы гроб парня, погибшего в Афганистане, прибыл в дом хотя бы средней руки руководителя? Не слышал? Ну, то-то же. Жива она, эта российская манера искать дураков, и дураки до последнего времени находились, да и сейчас находятся. Что поделаешь — страна дураков. Таким бывает и воздаяние дуракам — высокомерие, насмешка, забвение. Проблема настоящей перестройки, как каждому понятно, проблема резкого поумнения трехсот миллионов людей на шестой части земного шара. Проблема непростая.

Как бы там ни было, но в ЧК-ГПУ дядьке больше не хотелось. Видимо он решил все возникшие с купцом Савушкиным проблемы путем междусобойных переговоров. Но сердце предпринимателя все-таки ныло. Дядька поспешно забрал из нашей хаты золотишко и остатки серебра и ходил хмурый. Случай восстановить равенство дебета и кредита, наложив на нас финансовые санкции, предоставился ему в конце этого же голодного 1921 года.

Незадолго до уборки урожая он заявился в нашу хату и потребовал у матери представить наличие продовольственных запасов. Вся наша семья целиком состояла из слабых, вели мы себя робко и приниженно: лохмотья и бедность не располагают к чувству собственного достоинства. Прабабушка Татьяна уже умерла, а Иван еще не подрос, и потому нас грабил, кто хотел. Особенно родственнички. Обнаружив наличие в нашей хате целых шести мешков зерна, добытого летом на своем поле и хранимого между деревянными кроватями местной работы с великим бережением, как единственный источник существования для пяти сирот и их матери, дядька возмутился подобным гурманством и заявил, что четыре мешка он забирает. Так и сделал. Отвез четыре мешка нашего зерна на мельницу и полученную муку презентовал дальней родне, сестре своей жены, у которой хата была полна взрослыми сильными работниками. Таким образом, шаловливые ручонки Ваньки стоили нам, детям, почти месячной голодной диеты, которой наверняка позавидовали бы многие нынешние горожане, мечтающие похудеть — в ограниченном количестве ели макуху. Кто не знает, поясняю, что это отжимки после того, как подсолнечные семечки побывали под прессом и отдали из себя все полезное в виде растительного масла. Макуха, которой обычно кормили скот, и помогла нам дотянуть до нового урожая.

Очевидно, помог нам и Николай Угодник, икона которого висела в углу хаты, а потом прикрывала яму для сохранения золота, которую всю ночь копали до самого позднего зимнего утра, а потом замазывали сверху глиной мать с дядькой.

Но как говорят: «Кто с чем играется, тот тем и порежется». Могучая объемистая фигура моего дядьки Григория Сафьяна, типичного кубанского жлоба, исчезла с исторической арены из-за той самой слабости, ради которой он и жил — обжорства. В 1936 году он заболел брюшным тифом, что было уже значительной редкостью. Врачи спасли пятидесятишестилетнего Григория — дело пошло на поправку. Как известно, после тифа, который истончает кишечник, длительное время нужно находиться на диете. Однако подобные лекарские выкрутасы, к которым Сафьян, как и большинство ахтарского населения, относился с известным презрением, считая доблестью и геройством делать все наоборот, были не для Григория. Феня, регулярно появлявшаяся под окнами больницы вместе с моей матерью, исповедовавшие христианские принципы на кубанский лад: поругаться, высказать в резкой форме все, что друг о друге думают, а иной раз и прилюдно показать голую задницу на базаре, а потом помириться, получила спецзадание: «Принесты шось поисты». Это задание воплотилось в пятке отборной жирной тарани, купленной у рыбаков и собственноручно поджаренной Феней, десятке малосольных огурцов и краюхе хлеба. Я думаю не нужно убеждать читателя, что всю эту провизию Григорий умял за один присест, отчего и умер, вследствие разрыва кишечника, в страшных мучениях и совершенно неожиданно для врачей и самого себя. Геройская, типично славянская смерть. Могу ее сравнить лишь с кончиной одного из Героев Советского Союза, похороненного на Лычаковском кладбище во Львове, который, будучи в сильном подпитии и улегшись на скамейку в парке, захлебнулся собственной блевотиной.