Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

После падения Сапун Горы и взятия Севастополя наступила пауза. Немцев, время от времени, бомбила авиация на мысе Херсонес, а сухопутные войска перегруппировывались. Недаром говорят, что ни бросишь в реку времени, она все принесет тебе обратно. Немцы оказались практически в таком же положении, как наши войска летом 1942-го года. Почему они не бежали? Ответ на этот вопрос связан с ответом на другой, которым многие сейчас мучаются: как мы могли десятилетиями терпеть дикую деспотию? Не стану вдаваться в исторические корни явления. Отмечу лишь, что ужас довлеющего над нами гнета был в его дикости и непредсказуемости. Будто какой-то злой коварный дух парил над нами, и никто никогда не знал, за что будет принесен ему в жертву. Не было ни секунды покоя или ощущения безопасности. Причем, было неважно: против ты, или всей душой предан. Никакие объяснения и доводы рассудка не принимались во внимание. В любой момент могли совпасть обстоятельства, и твои же вчерашние товарищи, прекрасно зная, что ты невиновен, отправят тебя на смерть или позор. Все мы были во власти огромной дьявольской машины, которая работала по одним ей ведомым законам, которые без конца менялись. Неизменным оставалась жажда крови. Вот во что превратились неплохие, в общем-то, идеи социалистов. Не удивительно, что, заглянув в прошлое, бедняга Горбачев просто не знал, в какую сторону податься. К чему эти рассуждения? Да к тому, что одиннадцатого мая поступил приказ, чтобы все заместители командиров по политической части нашей восьмой воздушной армии выехали на Сапун Гору во главе похоронных команд и предали земле тела погибших товарищей. Над Сапун Горой погибло два наших молодых пилота, фамилии которых я не запомнил — молодежь была наиболее любимым лакомством свирепого Молоха войны. В старенькую полуторку погрузились я, Тимоха Лобок, к тому времени уже майор, старший лейтенант Миша Мазан, два техника и три солдата. И безответная труженица фронтовых дорог, старая полуторка, потащила нас по пыльной дороге с аэродрома Сарабузы через Симферополь на Сапун Гору…

Дело явно шло к тому, что нам предстоит освободить аэродром «Седьмой километр», а немцам река времени принесет зеркальное отражение той трагедии, которую пережили наши войска летом 1942-го года. Все возвращалось на круги своя, и немцы так же ждали своей участи, как и наши в 1942-ом. А теперь отвечу еще и на вопрос: почему они не пробовали спастись.

Отвечу, рассказав об одной истории, случившейся у нас в 1942-ом. Наши системы похожи, так что только меняй немецкие фамилии на русские, и будет та же история. Еще в Качинской школе, на курсах командиров звеньев в 1934-ом году, я учился с красивым высоким парнем по фамилии Кукушка. Отличный летчик и спортсмен, стройный и сильный парень, с мужественным лицом, именно его брали для лепки с натуры обобщенной статуи летчика в Доме Офицеров в Киеве, он был всеобщим любимцем. Летом 1942-го он командовал эскадрильей «И-16», которая едва ли не одна выдерживала на протяжении нескольких месяцев все атаки немецкой авиации на Севастополь. В туго завязанном мешке ребята дрались, как львы. Когда севастопольская оборона рухнула, и немецкие автоматчики уже ворвались на окраину аэродрома, Кукушка принял единственно правильное решение: перелететь на аэродром в районе Керчи, чтобы спасти людей и боевую технику. Так он и сделал.

Но не знал Кукушка, что, уйдя от тысячи смертей в севастопольском небе, он получит пулю от своих. Обалдевшие от страха особисты, ведь фронт рушился, и того гляди, неумолимые немцы могли взять их за яйца, искали спасения в том, чтобы заставить фронтовиков воевать и умирать еще рьянее, пришили ему трусость, бегство с фронта и оставление боевой позиции без приказа. Оказывается, Кукушке гораздо полезнее было застрелиться на месте, оставив немцам эскадрилью и самолеты. Из Кремля как раз поступило указание о том, что все наши неудачи объясняются неорганизованностью и трусостью в войсках, которые располагают всем необходимым. Нужна была цифра расстрелянных трусов, паникеров и дезертиров, и никакие объяснения не принимались. Кукушку расстреляли. Судя по всему, в 1944-ом то же самое происходило у немцев, и потому более ста тысяч их солдат и офицеров, сгрудившись на каменистом мысе Херсонес, месте, пропитанном кровью, откуда в 1942-ом пытались спасаться наши, покорно и бессмысленно ждали своей участи. Воистину наши народы оказались в руках дьяволов. И потому, когда я сегодня слышу от совсем молодых ребят обвинение в трусости, бросаемое предыдущим поколениям, я не советую спешить с выводами.

Через несколько часов мы были уже на Сапун Горе. Однако, был уже вечер, и мы решили заночевать в Балаклаве.

Так сложилась жизнь, что Крым для меня — земля не чужая. Мало того, что она неподалеку от Ахтарей, но и жизнь не раз приводила меня сюда в решительные моменты. Здесь я учился летному делу, сюда приехала ко мне молодая жена, сразу направившаяся на трамвае с какими-то моряками смотреть Балаклаву, и я стоял на остановке трамвая, в раздумье почесывая затылок, будучи еще не знакомым с переменчивыми веяниями семейной жизни, а здесь и она появилась — голубушка. К Крыму был крепко привязан мой старший брат Иван, воевавший здесь на суше и на море. Да и вообще, разве мог я, выросший у Азовского моря, хотя и больше смахивающего на озеро, быть равнодушным к Севастополю, улицы которого украшены распластавшимися орлами и крючковатыми якорями. Здесь я отдыхал после войны. Да и что скрывать, в душе каждого человека, побывавшего здесь хоть раз, есть место для Крыма.

Судя по бешенному сопротивлению немцев, им тоже нравился Крымский полуостров, а если бы они еще докопались до замурованных нами перед отступлением Массандровских подвалов с их искрящимся в продолговатых пыльных бутылках, украшенных царскими орлами, жидким золотом, то, думаю, что выгнать их из Крыма нам было бы еще труднее. Но, к счастью, они не отыскали эти подземные хранилища.

В Балаклаве мы выбрали дом почище, и попросились к хозяйке на ночлег. Она предложила нам дощатые нары, на которых еще вчера спали немцы, и попросила хлеба. Мы дали ей половину черного кирпича из захваченного с собой сухого пайка, набросали на дощатые нары соломы и улеглись. Под утро я вышел на улицу по своим делам и долго стоял, очарованный красотой, которую уже заливали потоки поднимающегося весеннего солнца. Не буду еще раз описывать каменистые горы и голубое море. Что я могу добавить к уже сказанному классиками русской литературы? Прямо передо мной карабкались в небо возвышенности Сапун Горы, где дважды за эту войну лились потоки крови, а справа, за большой горой, где был мыс Херсонес, каменистый клюв, воткнувшийся в Черное море, не утихал бой. Положение немцев было, хуже не придумаешь. Мыс Херсонес уходит в море со значительным уклоном к маяку на своей оконечности. Немцы были, как на ладони, у наших, все более теснивших их, загоняя в море. Были и у нас на этой войне кровавые праздники. А солнце, заливавшее окрестности утром 12-го мая 1944-го года, обещало сделать нас свидетелями отменного кровавого пира. Наскоро перекусив консервами, мы погрузились на нашу полуторку и она, завывая мотором, потащила нас на Сапун Гору.