Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

А конвоирующая немцев пехота искала успокоения в другом. Не успела пройти колонна пленных, которую провожали женщины, как из какой-то ложбины, обильно поднимая меловую севастопольскую пыль, вышла еще одна. Видимо, это были немцы, попавшие на Херсонесе под удар нашей реактивной артиллерии. Конвоиры гнали их полубегом. Именно здесь, впервые в жизни, мне пришлось видеть, как человек может бежать, зажимая рукой собственные внутренности, вываливающиеся из распоротого осколком живота. А таких немцев в этой колонне было не так уж мало. Собственно, у них не было другого выхода, в конце колонны без конца трещали автоматные очереди. Наши конвоиры добивали отставших или упавших. Когда эта колонна почти полностью прошла, то я увидел замыкавшего ее солдата-армянина, который, истерически рыдая, время от времени выпускал по хвосту колонны автоматную очередь, всякий раз оставляя на земле по несколько немцев: вся меловая дорога, идущая на подъем из ложбины, была усыпана трупами пленных. Видя в каком он состоянии, я попытался урезонить солдата-конвоира. «Что ты делаешь! Зачем ты их расстреливаешь!» Армянин посмотрел на меня совершенно безумными глазами, из которых потоками лились слезы, и полурыдая-полувизжа прокричал, что совсем недавно, выстрелом из колонны пленных, убит его лучший друг и земляк, единственный сын у родителей, без которого он не знает, как возвращаться домой. Что он скажет родителям друга? Они с ним клялись или вместе жить, или умереть. Колонна прошла, а я безмолвно стоял среди оседавшей пыли и убитых немцев, не зная, что обо всем этом думать.

Когда пыль улеглась, я увидел, что вся меловая дорога усыпана партийными билетами нацистской партии. Солдат-конвоир, отставший от колонны, поднял два из них и протянул мне. Это были документы, похожие на наш советский паспорт по величине, коричневого цвета, со свастикой и орлом на первой странице, и фотографией 4?5, прикрепленной к бумаге металлическими кнопками. Наши партбилеты были поменьше и фотографии в них были приклеены намертво. Лишь время брало этот клей.

Мы снова проехали мимо давно опустевшего командного пункта генерала Крейзера. Как только немцы толпами пошли сдаваться, Крейзер с группой генералов сразу же уехал в сторону Симферополя. Как я думаю, рапортовать Сталину по ВЧ о крымском триумфе или, по крайней мере, для того, чтобы первому доложить Толбухину. Боевые действия в Крыму закончились, и законы войны сменили законы службистских игр, одним из главных среди которых: кто первый докладывает об успехах, является их автором и получает награды, а с настоящими авторами никто не церемонится. Их укладывали в братские могилы, а живых похваливали: хорошо воюете за Родину, ребята. Родина вас не забудет. Но ничего и не даст — вскоре дополнили это выражение фронтовики. Наш полк неплохо бился в Крыму: громил немцев и сам нес потери. Однако, никому из нас не дали даже по паршивой медальке. Правда, всему полку присвоили звание «Севастопольский».

Итак, семнадцатая немецкая армия была вдребезги разгромлена или сдалась в плен. Было убито более ста тысяч немцев и более шестидесяти взяты в плен. Их везли на восстановление разрушенных городов и для работы в шахтах, и скоро на советских предприятиях уже звучало: «Иван, шплинта нет — есть гвоздь. Искать шплинт или хер с ним?» «Хер с ним», — отвечал хмурый Иван без левой руки, работавшему с ним рядом пленному немцу. Немало немцев и румын наши моряки и летчики морской авиации потопили во время их попытки спастись, кто на чем. Черноморский флот потопил немало судов, которые немцы и румыны пытались прислать на выручку захлопнутым в Крыму войскам.

Да, я забыл упомянуть, что весь наш полк теперь был награжден орденом Красного Знамени. А Хрюкин стал Дважды Героем Советского Союза и генерал-полковником.

После случая с Василевским, когда сработала мина «сюрприз» нажимного действия, мы внимательно обследовали аэродромные постройки в Сарабузах. В одном из подвалов обнаружилась двойная стенка. Ее разобрали и увидели, что проводка от настенного выключателя ведет к трехтонным бомбам, стоящим рядком в полной темноте. Стоило какому-нибудь торопыге-разгильдяю щелкнуть выключателем, что было наиболее вероятным вариантом развития событий, и половина аэродрома взлетела бы на воздух. Словом, как гласил один из наших лозунгов времен войны: «Враг хитер и коварен, опытен в распространении обмана и ложных слухов». Боевой работы не было, и я, на всякий случай, провел в полку партийные и комсомольские собрания по вопросу повышения бдительности. Должен сказать, что не совсем зря старался: в полку у штурмовиков механик взял в руки портсигар, лежащий в траве, и эта находка стоила ему оторванных кистей рук и изуродованного лица. От этих ран парень умер в госпитале.

Здесь же на аэродроме в Сарабузах закончил свой путь уполномоченный контрразведки в нашем полку, старший лейтенант Лобощук. Он, которого не любили в полку, был приличной дрянью. Как-то раз мне даже пришлось прогнать его из летной столовой, куда он повадился захаживать, поедая летную норму под предлогом ее проверки на предмет отравления неприятелем. Ел Лобощук много, и было несколько случаев, когда после его «проверок» летчикам не хватало отбивных. Любимым занятием Лобощука было бесконечное канюченье водки, в частности, из трехлитровой банки, хранившейся как «НЗ» в комнате, где мы жили с командиром. Нам это надоело, но наливали Лобощуку понемногу. Он выпьет стакан и еще просит. Его опасались и старались не портить отношения во избежание пакостей. Лобощук не раз заявлял, что особисты — главная сила в стране, которая может расправиться с любым: ведь их начальник — Берия — правая рука Сталина. Имя, отчество Берии, «Лаврентий Павлович», все особисты произносили с каким-то мистическим восторгом и таинственным придыханием. И тем не менее, даже Лобощук не заслуживал той ужасной смерти, которой он умер.

Мы еще летали на мыс Херсонес, где немцы упорно сопротивлялись. Именно в ту сторону шла танковая колонна, остановившаяся на отдых возле нашего аэродрома, видимо рассчитав, что, в случае налета немецкой авиации, летчики прикроют. Заведующий столовой батальона аэродромного обслуживания, человек необыкновенно похожий на бывшего премьер-министра СССР Павлова, оказавшегося узником тюрьмы «Матросская тишина», любил выпить не меньше нашего бывшего премьера, который не мог воздержаться от хорошей дозы даже в момент, когда собирался брать власть. Так вот, заведующий столовой сразу же раздобыл у танкистов жидкость этилен-гликоль, американцы присылали ее запаянной в банках, которая использовалась для заливки в амортизаторы. Это был очень коварный напиток, красивого розового цвета, прекрасно пахнувший и явственно отдающий спиртом. Да вот беда, этот спирт был древесным — этиловым. Пьяница пьяницу знает. И потому заведующий столовой пригласил трех своих шоферов и Лобощука, которого считал своим покровителем. Ребята нарезали сало, американской колбасы в жестянке и хорошо выпили на ночь. Весь день суета, связанная с бесконечными боевыми вылетами, мешала этому. Лобошук выпил три стакана. Ночью заведующий первым почувствовал плохие симптомы и принялся рвать и пить воду, потом повторяя всю процедуру сначала, и этим самым спас себя, хотя и был главным виновником трагедии. Утром ко мне прибежала медсестра из батальона и сообщила, что наш офицер, уполномоченный СМЕРШа, умирает в батальонной медсанчасти, которую устроили в деревянной казарме, построенной немцами.