Олег Сидельников - Пора летних каникул

Кто-то из бойцов крякнул, пробежал смешок. Не выдержал и старшина. Чтобы скрыть улыбку, он прикрыл рот ладонью, сделал вид, будто кашлянул.

— Боец, говоришь? — сказал старшина уже помягче. — Из тебя, надо полагать, бравый солдат Швейк получится. А боец ты никудышный. Откуда, молокосос, взял «так что осмелюсь доложить»? В царской армии, что ли, служил?

— Никак нет, товарищ старшина! Не служил, — Вилька явно входил в роль.

— А что у вас в вещмешках?

Вилька и Павка быстро развязали рюкзаки. Едва красноармейцы увидели сгущенное молоко, печенье, конфеты и варенье, раздались смешки:

— Сильны вояки!

— А маткину титьку не прихватили часом?

— Чего ржете? Сгущенка у них заместо винтовок. Как вмажут фашисту банкой по рылу — что тебе граната.

— А скипидару, скипидару нэма?

— Разгово-орчики! — вновь призвал к порядку старшина. Он улыбался. Только сейчас я его толком рассмотрел: широколицый, прическа ежиком, глаза хоть и маленькие, но умные, добрые и голубые-голубые.

И еще я с удивлением заметил, что давно уже рассвело, солнце играет над пробегающими деревцами. И очень есть хочется.

— Так, — раздумчиво сказал старшина, поправил засунутую под пояс пилотку, еще раз улыбнулся и произнес приказным тоном — А ну-ка сидайте, бойцы-самозванцы, и расскажите все без утайки.

Бойцы сгрудились вокруг нас. Лопоухий и тот не утерпел, хоть он до этого все время дулся — вроде бы мы виноваты в том, что не дезертиры и не диверсанты.

Рассказывали в основном Вилька и Павка. Глеб и я лишь изредка кивали головами. Из Вильки слова выскакивали с шуточками-прибауточками. А Павка — тот обосновал наш поступок с высоких позиций. В общем все вышло великолепно. Немножко обидно, правда, никто не восхищался нашим геройством. Старшина пожевал губами, сказал, что мы ребята вроде ничего, подходящие, но обо всем надо доложить начальнику эшелона.

— По мне, — объяснил он, — оставайтесь во взводе, коль так вам охота. Одного опасаюсь — как бы вас назад не завернули, для проверки личностей. Начальства у нас много.

— Признают вас зараз дезертирами, — вставил лопоухий и демонстративно зевнул.

Вилька с, ходу ему ввернул с улыбочкой:

— Дезертиры, товарищ боец, — простите, не знаю вашей фамилии, — дезертиры имеют безнравственную привычку с фронта ножками бегать. А мы — на фронт. Улавливаете? Все-таки есть небольшая разница.

Лопоухий сделал вид, будто поглощен скручиванием цигарки. Старшина совсем подобрел.

— Не волнуйтесь, ребята, переморгается. Я со своей стороны словечко замолвлю… А то что в самом деле получается? — продолжал он, распаляясь. — Во взводе людей недокомплект, в роте тоже нехватка до штатного расписания. А тут еще…

Старшина умолк, насупился и, вытащив из кармана кожаный порттабачник, повертел его в руках. Но так и не закурил — сунул назад в карман.

— Н-да-а… — протянул младший сержант с боксерским подбородком. — Жаль лейтенанта.

Бойцы завздыхали:

— Недолго командовал. А человек, видать, хороший был.

— Двое детишек, бают, у него осталось.

— Хоть из запасных, но дело знал.

Мы вновь почувствовали себя чужими, лишними. Лейтенанта мы и в глаза не видели. Сказать: жаль человека — глупо как-то, фальшиво. Ничего не сказать — тоже нехорошо. Но о нас словно забыли.

Бойцы погоревали-погоревали… и занялись своими делами: кто от нечего делать наводил глянец на сапоги, кто, вынув из отворота пилотки иголку с ниткой, подгонял подворотничок, лопоухий возился с пулеметным диском — смахивал воображаемые пылинки, боец с безбородым бабьим лицом, несмотря на то, что теплушку качало, засел за письмо,

Старшина оказался золотым человеком. Увидев, что мы приуныли, он положил Павке на плечо руку:

— Чего скисли? Держите хвост морковкой. — Помолчал, сказал доверительно — А с комвзводом неладно получилось… И вот такусенький осколочек, — он показал кончик мизинца, — в висок… Хороший был человек… Остановка была — схоронили его на рассвете.

— Жалко, товарищ старшина, — выдавил из себя Павка… Ему надо было что-то сказать — старшина все еще держал руку на его плече.

— Очень жалко. Но что делать? Война… Ничего, отольются им наши слезы. Дай только до фронта дорваться! Уж мы им за нашего лейтенанта врежем. Точно.

— Еще как врежем! — Павка смотрел на старшину влюбленными глазами. — Затем и на фронт хотим. А оружие… вы не думайте, товарищ старшина, в первом же бою… честное комсомольское.

— Подучить бы вас.

— Вы не думайте, товарищ старшина, — торопился Павка, — мы и винтовку, и пулемет знаем. Стрелять, правда, не пришлось… Переползать умеем… А в военкомате тянут и тянут «до особого распоряжения». От зажигалок объекты охранять имеем право, землю копать имеем право. А воевать дядя за нас будет? Смешно, честное слово.

— Шустрые вы ребята, как я погляжу. — Старшина одобрительно качнул своим светлым «ежиком».

Тут впервые за все утро дал о себе знать Глеб.

— О чем разговор? — объявил он. — Раз человек имеет паспорт, значит, он гражданин Советского Союза. А кто такой гражданин? Человек, имеющий право на труд, на отдых…

— … и обеспечение в старости, — добавил Вилька.

— Иди ты со своей старостью! Гражданин имеет право и обязан защищать Родину. Это и дураку ясно. — Глеб полез в карман, демонстративно вытащил «Знак Почета», не спеша привинтил его к гимнастерке. — Вот, — вновь обратился он к старшине, — даже на ордена имеем право… Не сомневайтесь, не «липа»… Можете взглянуть на орденскую книжечку.

Старшина посмотрел на флегматичного Глеба с уважением.

— Орденоносец! Чудеса. Оно и в самом деле — гражданин, коли с паспортом. Как там у Маяковского? Читайте, завидуйте, я — гражданин… советский, стало быть.

За открытой дверью теплушки, с деревянной перекладиной, чтоб никто не выпал на ходу, пробегали деревеньки, поля с золотистыми скирдами, речки, перелески. Эшелон мчался во весь дух — телеграфные столбы так и мелькали.

Ко мне подошел лопоухий и, словно допрос снимал, выложил:

— А ты пробувал, хлопче, вареники, яки мама моя стряпает?.. Ну чего очи уставил? Не пробувал? Ось заковыка! Я бы угостил, щоб ты знал. Вкусные вареники, положишь в рот — язык сглотнешь. Не, веришь?

Мне пришло на ум, что лопоухий рехнулся. Но боец оказался вовсе не психом, а мрачноватым юмористом. Фокус с мамиными варениками ему понадобился неспроста.

— Жаль, жаль, — вздыхал лопоухий. — Были б у меня в торбе мамины вареники, я вот що бы сробив. — Хитрец вежливо, но настойчиво взял из рук оторопевшего Глеба рюкзак, развязал его и, под веселый гогот бойцов, продолжал — Вот они, вареники, где ж они, не разумию… Куда их маты сховала? Зараз вы, хлопчики, отведаете вареников. Я добрый! — Приватом лопоухий вынимал наши запасы, заново пополненные после набега Жука, и удивлялся — Нема вареников!.. Ох, мамо, мамо! Все перепутала, старенька стала. Вместо, вареников… А що хлопцы?.. Бис с ними, с варениками! Сгущенка тоже сойдет, а? И вершкове печиво — продукт гарный. Кушайте, громадяне, варения. А вареники… Це все одночи варения, чи вареники.