Олег Сидельников - Пора летних каникул

Все же и среди них нашлись балагуры. Завидев нашу колонну, маленький вёрткий боец вскочил с травы, отвесил земной поклон, крикнул задорно:

— Гля, братцы! А еще говорят — резервов нэма. Какая силища прет! Мощное подкрепление. Держись теперь, Гитлеряка!

Раздался смех. Вилька не остался в долгу, ответил:

— Не ори, все равно к себе не возьмем — фигура у тебя хлипкая, может привести в уныние всю часть.

На этот раз осмеяли маленького бойца. Тем временем к нашей колонне подкатила «эмка», в пулевых пробоинах, с оторванной дверцей, — так что водитель был виден, как на ладони; из нее выскочил лейтенант и, придерживая рукой полевую сумку, подбежал к нашему капитану, откозырял. Послышалась команда: «Приставить ногу». Капитан и лейтенант о чем-то поговорили. А затем нас подвели к старому дубу — головастому, солидному. Возле него Толпилось много народу, особенно старших командиров, и стоял невесть откуда взявшийся рояль.

Роялем пользовались как столом. На нем ели, писали, старичок в нижней рубахе, седой и печальный, приладив на пюпитре зеркальце, торопливо брился. Кончив скоблить щеки, старичок натянул гимнастерку и превратился в генерал-майора с двумя звездами в петлицах.

Мы ахнули. Вот так старичок!

Капитан скомандовал: «Вольно. Разойдись!», но тут же предупредил, чтобы никто никуда не уходил. Мы повалились на жухлую, истоптанную траву. Вилька исчез и вскоре притащил в жестяном бидоне тепловатую воду.

Рядом, составив винтовки в козлы, расположились незнакомые бойцы — добрые ребята, как оказалось. Бойцы просто и буднично рассказывали про немцев: «Ну сущая саранча», объяснили, где здесь можно раздобыть поесть.

Немного погодя мы узнали, что у рояля, под дубом, начальство формирует из остатков подразделений сводные части, которые скоро бросят в бой, чтобы помочь сражающимся под Уманью войскам.

Прибытию нашей колонны командиры, распоряжавшиеся возле рояля, очень обрадовались. Особенно — нашим пулеметам и другому вооружению. Из-за «Дегтяревых» нас не сделали ротой, а наоборот, рассовали по ротам. Не прошло и часу, как Глеб, Вилька и я превратились в бойцов второго отделения, первого взвода, третьей роты сводного батальона.

Интересное оказалось у нас отделение. Кроме нас троих и одноухого Ткачука — два «безлошадных» тан-, киста в видавших виды комбинезонах, связист с немецким автоматом на шее, два артиллериста и летчик в кожаной куртке. Летчику, поскольку он старший лейтенант, хотели сперва дать взвод, но из этого ничего не вышло. Летчик скрипел зубами, бычился и все требовал отправить его рядовым. Бойцы потихоньку говорили, что он немного не в себе — его эскадрилью будто бы фашисты сожгли прямо на аэродроме, а остатки посекли в воздухе, — поэтому-то он и в затмении.

В командиры отделения дали нам белобрысого младшего сержанта с веселой фамилией Миляга. Грудь он выпячивал колесом и все время косился на нее — любовался орденом Красной Звезды. Взводом командовал лейтенант — тот самый, что подкатил на «эмке», ротой — хмурый подполковник, косая сажень в плечах, а батальоном — старичок генерал. «Красноармейский телефон» сообщал о старичке удивительную и трогательную всякую всячину. Генерал, рассказывали, здорово воевал в гражданскую, а на этот раз оплошал — растерял дивизию, щтаб, пушки. Находились очевидцы, утверждавшие, будто видели, как он плакал — жалел дивизию. Другие говорили, что у него погибла семья, поэтому он и плакал.

Что бы там ни было, а старичок генерал рвался в бой.

Младший сержант Миляга оказался боевым парнем. Даже слишком боевым. Под его командой отделение бегало, высунув язык, за гранатами, лопатами, сухим пайком и ящиками с поллитровками. Даже противогазами нас обеспечил, будь он неладен! В руках у него все так и горело. В пять минут обучил нас пользоваться ручными гранатами, затем вытащил из ящика поллитровку; и объявил с энтузиазмом:

— А вот это перед нами гроза фашистских танков, елки-палки! Вы видите перед собой стеклянную тару емкостью в ноль пять десятых литра. В ней горючий бензин, а сбоку приделаны серники и еще вата-фитиль. Чиркни по серникам спичечным коробком, зажги фитиль и кидай танку на задницу — вмиг сгорит, елки-палки! Есть еще бутылки с самозагорающейся жидкостью, но их пока не имеется в наличии. Да и морока с ними. Кокнешь случайно бутылки — сам сгореть можешь. А эти, с бензином, лучше. Вопросы есть?

Вилька задал вопрос. Он поинтересовался, каким образом угодить танку по заднице, если она у него сзади, а не спереди.

— Чудак-человек, — досадливо поморщился отделенный, — соображать надо. За кустиком схоронись, в окопе притаись — пропусти его. Окоп — штука верная. Переползёт танк — шуму много, а ты, елки-палки, целенький, как огурчик, — и ему по заднице? Понял? По мотору норови.

Все у Миляги получалось легко и просто: танк наползает — жги; пехота автоматным дождем шпарит — бей гансов на выболи особенно не дрейфь, потому как строчат они из своих «шмайсеров» с пуза, в белый свет, как в копеечку; не особенно, паникуй, ежели кто заорет: «Братцы, окружают!» — фашист любит «на бога» брать, просочится пяток автоматчиков в тыл и ну тарахтеть, видимость создавать.

— Короче говоря, — отделенный до предела выкатил грудь, аж побагровел, — фашист, конечно, серьезный противник, однако штычка русского не уважает и вообще против нашего бойца жидковат. Фашист — это вам не шюцкоровский белофинн. На себе испробовал.

О финских солдатах Миляга был высокого мнения, хотя и они, как выразился отделенный, «слабоваты в коленках против нашего брата».

С командиром отделения нам явно повезло. Бойцы повеселели. Только летчик всех сторонился, хмурил густые брови да изредка поскрипывал зубами.

После обеда всухомятку батальон построили буквой «П», в середину буквы зашли старичок генерал и бритоголовый очкастый военный — в петлицах три шпалы, на рукавах звезды. Генерал предоставил слово бритоголовому, старшему батальонному комиссару.

Я думал, раз комиссар, то он произнесет громовую речь, рванет себя за ворот гимнастерки и покажет волосатую грудь. Но комиссар заговорил просто, по-домашнему. Не знаю уж чем, но напомнил мне он папу.

И ведь ничего особенного он не высказал. Просто объявил, что времени в обрез, а там (комиссар ткнул короткопалой рукой в сторону дороги) пробиваются из окружения части шестой и двенадцатой армий. Им нужно помочь. Два сводных батальона уже на марше. А будут ли еще подкрепления — на воде вилами писано. Ждать больше нельзя. Обидно, конечно, бить врага растопыренной пятерней, а не кулаком, но ничего не поделаешь. Обстановочка. Придет время — треснем и кулачищем. Коммунистам и комсомольцам показывать в бою пример. Что касается беспартийных, генерал и он, комиссар, на них надеются так же, как и на коммунистов и на комсомольцев.