Олег Сидельников - Пора летних каникул

Танкист не был злым. Он сделал вид, будто не заметил замешательства молодого человека, перевел разговор:

— Вы так и не сказали мне, много ли там русских.

— О… горстка. Попросту не хочется в конце войны похоронить десяток моих мальчиков. Поэтому-то я и прибег к товарищеской помощи панцирников. Мы их сбросим в два счета в эту реку, в это… никак не выговоришь… в Ингулец.

Комбат перетягивал ногу ремешком от штанов. Перетягивал у самого паха. Вновь его куснул ежастый осколок. В ту же ногу и почти в то же самое место. Только на этот раз посильнее.

Юнец с перевязанным глазом утешал:

— До свадьбы заживет, комбат. До моей свадьбы… И вообще, ты — как Кутузов. Его, знаешь, два раза в один и тот же глаз смертельно ранило, а он не умер, да еще Наполеону под зад коленкой дал. Понял?

— Инкогнительная ты личность, — старшина сморщился от боли. — Откуда ты это знаешь? Выдумал небось. Две раны смертельные в один глаз — и Бонапарту под задницу. — Комбат с внутренним удовлетворением дал понять, что не такой уж он невежда в родной истории. — Выдумал небось про две смертельные раны.

— Не выдумал, комбат, — мосластый парнишка баюкал пораненную руку. — Такое не выдумаешь — засмеют, если неправда.

— Амба нам, финита ля комедия, — ни с того ни с сего мрачно сказал боец с трудовым орденом.

— Я те покаркаю! — старшина вскинул на него маленькие въедливые глаза. — Танков пуганулся?.. Танк… Это еще что за финита?! Тоже мне комедию придумал. Танк… чо его страшиться? Танк страшен малодушному. Читал лозунг?

— Многосемейному, — поправил с перевязанным глазом.

— Врешь! — азартно ответил старшина, все еще не понимая, что над ним подтрунивают. — Неправильно изучал лозунг.

— Пардон, многодетному.

Комбат бросил осуждающий взгляд на паренька, сказал мечтательно:

— Эх, люди, люди! Было бы все как полагается, сидел бы ты, парень, на губе… Нет! Губа не про тебя. Ты бы мне сортир чистил до невыразимого блеску.

— Сортир — это не страшно. Тяжело в учении — легко в бою. — Одноглазый вдруг побледнел и чуть ли не крикнул — Да я всю жизнь их чистить согласен, лишь бы этих фараонов!.. — Парнишка не договорил, скрипнул зубами.

— М-м-да, — старшина вздохнул. — Одного не пойму: кончили долбежку, а в атаку не прут.

Долговязый боец перестал баюкать раненую руку, произнес ломающимся тенорком:

— Не беспокойся, комбат, попрут.

— Это верно, — согласился старшина. — Это верно. Маловато нас, вот в чем загвоздка.

— Сорок три гаврика, — флегматичный здоровяк сказал это так, что осталось неясным — сокрушается он или радуется, мол, бойцов как-никак — сорок три. Сила!

Одноглазый и тут не удержался от озорства.

— Сорок три, да и те, как говорится, «беу»… бывайте в употреблении.

— Пошляк ты, Вилька, — вздохнул долговязый. — Дать бы тебе за «беу» по визитной карточке. Над кем смеешься? Над собой смеешься. Остряк-самоучка.

— Да я же это так… для поднятия духа. Ученые утверждают, что в смехе содержится полезный витамин «Ц».

Крепыш подмигнул зеленым, как у кота, глазом и, поглаживая на верхней губе светлый пушок, сказал с ехидцей:,

— Об этом уже поведали широким массам знаменитые клоуны Бим-Бом. На нижегородской ярмарке. В тысяча девятьсот третьем году.

— Ты — циркач, тебе виднее.

Одноглазый умолк, но бес противоречия не давал покоя. Чтобы растормошить товарищей, — а зачем, он и сам не знал, — паренек стал тихонько насвистывать популярный марш «Броня крепка, и танки наши быстры…».

— Свинья ты, Вилька, — вновь вздохнул долговязый блондин. — И без тебя тошно…

— Без меня? А мне без танков тошно. — Где, где танки, а?

— Бона! Только тебя и дожидаются, — светловолосый кивнул в сторону немцев… — Лошак ты, Вилька, — боец вновь принялся баюкать руку, но сейчас он не морщился, тихо улыбался.

— Чего ты? Пирожное, что ли, увидел?

— Слышь, Вилька, а спорим, что не знаешь ты значения слова «лошак». Спорим? -

— А ты — штымп, Юрка. Спорим — не знаешь, что такое штымп? Ага, съел!

Старшина не вмешивался в словесную перепалку. Бог с ними. Дети еще. И осталось жить-то им считанные часы… Эх, люди, люди!..

Старшина не вмешивался. Но зато вдруг разозлился боец с трудовым орденом. Он сам поразился, с чего это его взорвало. Пожалуй, Вилькины слова: «Ага, съел!»

— Хватит трепаться! Тоже мне клоунаду развели. Тут, понимаешь, с голодухи кишки подводит, а они друг дружку разыгрывают.

— Глебушка хочет хлебушка? — все еще куражился Вилька. — Глебушка мечтает о соляночке из осетринки, о свиной отбивной с косточкой и компотике из груши дюшес на третье?.. Потерпите до Берлина, гражданин орденоносец. Недалеко осталось.

Старшина насторожился — от этого неугомонного парня так и жди какой-нибудь каверзы. Между тем Вилька продолжал развивать мысль, обращаясь к комбату как бы за поддержкой.

— А что, товарищ комбат, я ведь правильно говорю? Земля, как доказали культурные люди, — это шар, здоровенный такой шарище. А гансы — дураки, не знают этого. Прут себе, как очумелые…

— Ну и что? — Старшина уже смутно догадывался: шалый паренек куда-то клонит.

— А мы от них — стройными рядами нарезаем. Не отступаем, нет. Такого термина, говорит, и в боевом уставе пехоты не найдешь. Не признает его БУП — и баста. И нарезаем мы для того, чтобы обежать вокруг шарика, забраться гансам в тыл и жахнуть по Берлину с запада. Примерный маршрут — через Колыму, Аляску…

Вилька умолк — он увидел, как багровеет короткая шея комбата и глубоко упрятавшиеся глаза наливаются яростью.

— Ну-ну… — начал было Вилька примирительно. — Я ведь пошутил. Уж и пошутить нельзя…

— Я те пошутю, трепло, — тихо и страшно произнес старшина, поднося к носу струхнувшего Вильки кулак — Да я тебя… В штаб Духонина… На месте. Я тоже шутить умею.

Товарищи вступились за Вильку:

— Комбат, ну сболтнул человек… Мало что сорвется с языка.

— Лошак он, товарищ комбат. Что с лошака взять?. Гнев старшины поостыл.

— То-то же! Лошак. И лошаков можно очень даже свободно к стенке. Мы в Берлин откуда полагается притопаем. Понял?.. Без твоей кругосветной стратегии. Не мы — так другие. Красная Армия придет. А если еще какие разговорчики — доложу по начальству: так, мол, и так, человеку одному путешествовать очень захотелось. Турист, на Колыму просится.

Пулеметчики сидели смирно, слушая старшину, как прилежные ученики любимого учителя. Лишь в глазах у них проскальзывали добродушные смешинки.

— Вот что! — старшина рубанул ладонью воздух. — Давайте-ка подальше от этого станкача. Я уж тут сам управлюсь… Мчедлидзе позовите.

Приятели замерли, их пухлые детские рты открылись как по команде. И комбат понял, что оскорбил мальчиков. Тогда он торопливо стал объяснять, мол, он опытней, и вообще… у них, у молодых, вся жизнь впереди, и вообще, он приказывает…-