Олег Сидельников - Пора летних каникул

— Ho-оженька ты моя, но-оженька…

Рядом с ним стоял сапог с аккуратно срезанным до половины голенищем.

Старшина узнал бойца. Он пристал к батальону на речке Синюхе. Занесло его сюда, как он утверждал, из-под Киева. И ему никто не верил. Шутка ли! Но он все твердил, что говорит истинную правду. Севернее Богуслава их часть попала между двух танковых колонн, и фашисты гнали их на юг.

Воевал этот боец как полагается, с душой. Однако сегодня сплоховал. Когда комбат вызывал добровольцев, этот оказался в числе воздержавшихся. Даже глаза отвел. Может, дети у него, жена хорошая?.. Боец — не трус. Нет уже в батальоне трусов. Просто не все люди одинаковы. Один готов тысячу раз рискнуть жизнью в надежде, что есть все же шанс выжить. А ежели даже и наверняка… Вот парнишки, так те наверняка… Хотя и они небось надеются. Молодо-зелено… Должно быть, у каждого есть свое понятие о том, что наверняка, а что — нет.

— Хороший дядька, — сказал Вилька, как только старшина отполз.,

— Человек. Ему бы подсыпать грамотешки — в генералы производи, — согласился Юрка.

Глеб после раздумья:

— Чудаки. Дело не в петлицах. Здорово нас генерал разлохматил, а? Уря-а — и нет батальона! А этот… Умный мужик. Прижимистый.

С большака свернула большая крытая машина. Она покатилась по дорожке, волоча за собой хвост пыли. Остановилась возле танков. Через минуту-другую послышался громовой хрип, треск, и вдруг на всю округу разнеслось:

— Все ясно, — оживился Юрка. — Агитация унд пропаганда.

Шальной Вилькин глаз заметался в орбите: — Ну прямо как в ресторане. Вот только меню почему-то не подают.

— Дураки, — с чувством произнес Глеб. И так и осталось неясным — кто дураки: его товарищи, острящие ни к месту, или те, кто завел пластинку.

Песня смолкла. Вновь хрип и треск, затем — громовой голос, лишенный живых интонаций:

— Красные солдаты! Красные солдаты! Ваше сопротивление бессмысленно. Бросайте оружие. Ваша армия не существует. Через две недели падет Москва. Подумайте о своих семьях. Непобедимая германская армия раздавит вас. Даем пять минут на размышления. Помните: наш штурм — ваша смерть.

Из репродуктора разлилась шустрая песенка, которая, по замыслам фашистских пропагандистов, особенно ярко рисовала все прелести капитуляции. Динамик надрывался голосом Лещенко:

Кончилась пластинка — новая песня, такая милая, родная песня:

У Глеба вдруг сморщилось лицо, брызнули крупные слезы.

— Катя!.. Катя… Я вам покажу Катю… — он рванулся к пулемету.

— Стой!.. Балда! — Вилька и Юрка навалились на Глеба, отдирая его пальцы от рукояток «максима». — Комбат кокнет, раскроешь… Стой, сумасшедший.

Глеб упал ничком на дно окопчика, рваная гимнастерка трепетала.

— Катя… Катя… У, гады… вашу мать!.. Катя…

Наконец он утих. Тяжело дыша, Вилька и Юрка в открытую размазывали по щекам слезы. Вместе с грязью.

Со дна окопчика приподнялся Глеб. В глазах его, зеленых, больных, мерцала ненависть. Он сказал тихо:

— Поклялись отомстить за Катю?

— Сделаем, — Вилька вздохнул.

— Ну чего, чего они не прут, паразиты!..

И они поперли..

Танкист со шрамами на лице так тогда и не забрался в башню. Атака сорвалась. Крохотный кусочек металла, износившийся в походе, отказался служить войне. Чтобы, заменить его, требовалось время.

— Придется атаковать с одним, танком, — сказал гауптман.

— Это исключено, — возразил майор, закуривая сигарету. — Я головой отвечаю за своего подопечного, «за славного мальчика», как — изволили выразиться. Потерпите, гауптман, часом раньше, часом позже…

— Не до ночи же мне с ними возиться.

— Послушайте, гауптман, оставьте их в покое, дайте спокойно унести ноги. Ну что за честь убивать полуубитых? Их прикончат другие.

Молодой человек покачал головой.

— А приказ? Можно было бы, конечно, откоординировать действия с левобережным гарнизоном, но… Вы, разумеется, понимаете, господин майор. Слишком много чести для горстки оборванцев. Впрочем, я человек, гуманный. Пока чинят вашу коробку, я сделаю еще одну попытку… Крамер! Подскочите на рокадную дорогу. Там катит много всякого добра. Если встретите щенков из питомника… ну, вы понимаете, существуют вояки с громкоговорителями… Возьмите мою машину.

Майор-танкист присел в сторонке и принялся тянуть из фляги коньяк. Немного погодя предложил:

— Гауптман, давай-ка на брудершафт, а?

— После боя, господин майор. После боя.

…Кончилась «Катюша». Подождали еще пять минут.

Смеркалось.

— Упустите вы их гауптман, — издевался танкист, — ей-богу, упустите.

Гауптман бросил со злостью:

— Можете поспать в своем танке. Мы займемся ими с вашим подопечным.

Золотоволосый мальчик, так и не вылезавший из башни, стоял, высунувшись по пояс. Он не слышал разговора; старших офицеров. Он рвался в бой.

Пьяный танкист молча отправился к своей машине. Вернулся, сказал:

— Гауптман, дайте на пять минут огня, прижмите их к земле. Танк мой уже в порядке.

Глеб сидел на дне окопчика, и губы его шевелились: «Катя… Катя…» Юрка принялся нянчить руку. Вилька угрюмо молчал.

Пропела первая мина, другая…

— Все, поперли! — вскричал Вилька и вроде бы даже обрадовался. Глеб, не замечая взрывов, вцепился в пулемет.

Немцы ворвались на пепелище. Впереди них ползли, громыхая, неумолимые, стальные чудовища. Они поводили, короткими хоботами и, не спеша, плевались смертью, резали пулеметными косами.

Майор-танкист знал свое дело. Он вовсе не собирался задерживаться в развалинах деревеньки. Надо прорваться к реке, отрезать путь бегства. За ним, переваливаясь, на ухабах, рычал второй танк, бежала железноголовая пехота.

Головной танк дополз до околицы. В полусотне метров сквозь космы плакучих ив маслено поблескивал Ингулец. Парнишки-пулеметчики торопливо катили по овражку дребезжащий «максим». Они опаздывали. На левофланговую позицию не поспеть. Все!

…Пулеметчики не видели, как из ямки вырос долговязый нескладный боец и на глазах у обалдевших гансов, высоко, по-журавлиному вскидывая ноги, быстро побежал к головному танку. На вытянутых руках боец бережно держал расписной глечик.

Никто ничего не понял. С заднего танка панически рыкнул пулемет. Пули пробежались возле ног странного бойца. Долговязый рванулся, догнал головной танк и швырнул глечик на корму.

Это был глупый поступок — швырять в стальную махину глиняным горшком. Так по крайней мере подумал юный танкист. Автоматчики мигом срезали красного солдата. Охваченный азартом, ударил из пушки и танкист. И уж это было совсем неумно — снаряд чуть не угодил в командирскую машину. Юнец-танкист перевел было дух — и обомлел: на корме майорского танка суетились багровые язычки.