Василь Быков - Подвиг (Приложение к журналу Сельская молодежь), т.2, 1981 г.

— Вниманию участников массовки! Просьба немедленно пройти в помещение театра. Не задерживайтесь, не задерживайтесь, товарищи. — В спешке она чуть было не сказала «товарищи «эсэсовцы», но вовремя остановилась.

— Вы видите, Саша? — обратился режиссер к автору. — Без меня они не могут сообразить, что мы приехали работать, а не веселить зевак! И я вас уверяю, это только начало. Мы еще нахлебаемся, поверьте. Кстати, Наташа, где ваша гитара? — повернулся он к актрисе.

— Прусаков сказал, что гитара на месте.

Прусаков был ассистент по реквизиту.

— Тогда берите и осваивайте.

Наташа, а точнее, Наталья Петровна, много играла в кино и телевизионных постановках, однако мало кто знал, что ей до чертиков надоели положительные интеллигентные героини с задумчивым и грустным взглядом, раз и навсегда определившим ее амплуа, и она давно мечтала испытать свои силы в роли отрицательной, хотя бы в небольшой. Привлекало ее и еще одно мало известное поклонникам актрисы обстоятельство — Наталья Петровна в кругу друзей любила спеть под гитару, теперь эта возможность представилась ей на экране, и она не без волнения отправилась искать Прусакова.

А режиссер, оставив автора, быстро прошел в театральный зал, где уже хозяйничал Генрих со своей группой. Сейчас он стоял в проходе в позе Наполеона, скрестив на груди руки, и скептически рассматривал сцену.

— Привет! — лаконично приветствовал он Сергея Константиновича.

— У тебя-то хоть все готово?

— Верхняя камера в порядке, — уклончиво ответил шеф-оператор.

— Почему верхняя? Мы же решили сначала снять крупно! — сразу заподозрил очередную неполадку режиссер.

Снимать певицу предполагалось с двух точек — из ложи второго яруса общим планом, захватывая часть зала с «эсэсовцами», и крупно — из оркестровой ямы. Тут-то и была неувязка: камера устанавливалась низковато.

— Ну поставьте ее на партикабль! — воскликнул режиссер. — Неужели и это проблема?

— Партикабль не привезли.

— Почему?

— Думали, обойдемся.

— Чем думали? — спросил режиссер тихо. Он чувствовал, как колотится сердце и выступает на лбу пот. «Вот так еще немножко нервов и... инсульт, инфаркт...»

— Не лезь в бутылку, — огрызнулся Генрих. — Ты что, первый раз замужем? Сейчас привезут, а пока сверху снимем.

— Штаны бы с тебя снять...

— Ну вот! — Генрих оглянулся, чтобы увидеть, кто слышал обидные для него слова. — Мы же вместе смотрели.

— Мое дело посмотреть, а твое точно рассчитать...

— Ладно. Виноват, исправлюсь, экселенц. Светлана, массовка готова?

— Минутку, Генрих.

— Что еще? — обернулся режиссер.

— На два слова, Сергей Константинович... — Она поманила его в полузакрытую ложу. — У вас очень плохой вид.

— Вы хотите загримировать меня под Илью Муромца? Но в этом бардаке и Илья...

— Вам нужно прийти в себя.

И она достала из сумки маленькую бутылочку с коньяком.

Режиссер посмотрел хмуро. Он знал, что выпить необходимо, однако ему хотелось преодолеть угнетенное состояние собственными усилиями, а их, он чувствовал, не хватало. «Плохо, плохо со мной, — подумал Сергей Константинович, беря из рук запасливой Светланы пластмассовый стаканчик. — И все видят, что плохо. Немедленно покончить с этим, немедленно... Вот этот стакан — и точка. По крайней мере, здесь, в экспедиции... Последний».

Он с отвращением проглотил тепловатую жидкость.

— Спасибо, Светлана. Где вы добыли коньяк так рано?

— Спрятала с вечера.

— Для меня?

— Да.

«Как скверно!»

— Спасибо. Я слишком много нервничаю. Нужно кончать с этим...

Он протянул ей пустой стаканчик.

— Я пойду рассаживать массовку, — сказала Светлана.

— Идите. Я сейчас...

Стало легче. Он облокотился о барьер и посмотрел, как занимают места «эсэсовцы». Генрих следил за ними в глазок камеры и давал распоряжения:

— Первый ряд полностью, второй тоже, третий до прохода, а вот эти трое не в кадре...

Сергей Константинович вышел из ложи и прошел по коридору к Генриху.

— По-моему, ничего, — сказал тот, уступая режиссеру место у камеры.

Но режиссер покачал головой. Затылки и плечи «эсэсовцев» вытянулись, будто по шнурку.

— Светлана! Они у вас в театре или на параде? Послушайте, «эсэсовцы»! Расслабьтесь, пожалуйста. Вы пришли развлекаться. Понимаете? Расположитесь непринужденно. Можете поворачиваться друг к другу, улыбайтесь! Шевелитесь, короче! Договорились?

«Эсэсовцы» задвигались.

— Вот это другое дело. Шевелитесь, но не переусердствуйте. Вы все-таки эсэсовцы, а не продавщицы галантерейного магазина на профсоюзном собрании!

Внизу засмеялись. Атмосфера понемногу разряжалась.

— А где Наташа? — спросил режиссер.

— Гитару осваивает...

— Зовите ее. Пора начинать.

Актриса подошла с гитарой в руке. Позади шла гримерша и расчесывала ей на ходу волосы большой гребенкой.

— Освоили инструмент, Наташа?

— Не очень.

— По-моему, за это время арфу можно было освоить.

— Гитара расстроена.

— Жаль, конечно, но ведь все равно, будем переозвучивать. Тогда и поиграете в свое удовольствие. А пока перебирайте струны. Струны-то хоть есть?

— Струны есть, — ответила актриса огорченно.

— Вот и прекрасно. Не расстраивайтесь, Наташенька. В кино как в кино. Мне ли вам об этом рассказывать? Вы же профессионалка. Работайте, милая, работайте. Я на вас очень надеюсь.

Режиссер уже смягчился и втягивался постепенно в привычное действо, но испытания для его нервов еще не кончились.

— Послушайте, Прусаков, а где же знамя?

Знамя, а точнее, огромное полотнище со свастикой, должно было покрывать театральный задник, заменяя декорации. Так решили по двум причинам: во-первых, никто толком не знал, какие специфические декорации могли быть на такого рода представлениях в фашистском театре, а подчеркнуть, что он фашистский, было необходимо. Во-вторых, художник Федор нашел, что сочетание красного фона фашистского знамени с черным панбархатом платья певицы удачно отразит на цветной пленке трагическую остроту ситуации.

— Знамя гладят, — ответил меланхоличный Прусаков, известный в киногруппе странным взглядом, которым он умел останавливать нарекания в свой адрес. Было в этом взгляде нечто гипнотическое, а может быть, знание какой-то высшей истины, по сравнению с которой неполадки « реквизитом представлялись мелочными и ничтожными. Режиссер наткнулся на взгляд Прусакова и прочитал в нем: «Ну что изменится во вселенной от того, что знамя не висит на своем месте?» «А в самом деле, что? — подумал он. — Вот гипнотизер проклятый!»

— Разве его нельзя было погладить вчера? — спросил он, одолевая себя.

Прусаков усмехнулся загадочно и посмотрел в сторону Федора, который пояснил: