Василь Быков - Подвиг (Приложение к журналу Сельская молодежь), т.2, 1981 г.

— Безусловно, господин Сосновский. Но я не собираюсь взрывать ни электростанцию, ни водопровод, — ответил Шумов очень серьезно.

— Ух, какой же вы обидчивый человек! — воскликнул Сосновский. — Шучу я, шучу. Ну посудите сами... Если бы я предполагал такое... Ну какое бы право имел я сидеть с вами за столиком да еще напитками баловаться. Пусть невинным лимонадом, пусть... Ах, простите, Верочка! Еще один коньяк для дамы.

Коньяк принесли, и они выпили — Шумов и Вера, а Сосновский сунул в рот любимый леденец из круглой коробочки и захлебнул быстро глотком лимонада.

— Я оставляю вас. Что поделаешь? Вечные дела... Ни малейшей возможности отвлечься, провести вечер в компании приятных людей. Ни малейшей. Завидую вам и исчезаю.

И он в самом деле исчез неожиданно, как и появился, а Вера и Шумов остались за столиком вдвоем и помолчали некоторое время, глядя друг на друга.

— Вы пользуетесь большим успехом, — первым нарушил молчание Шумов.

— Еще бы! Любимица публики, как пишут в афишах.

— Разве это неприятно?

— Почему?

— Мне послышалась ирония в вашем тоне.

— Было время, когда меня ужасно смешили слова «любимица публики». Я думала, что так называли актрис только во времена Островского. И вот нате вам! Любимица...

— Все возвращается на круги своя.

Она посмотрела на него внимательно, как бы раздумывая, о чем можно говорить с этим человеком.

— Нет, ничего не возвращается. Просто на войне бывает разное, как сказал ваш добрый друг Сосновский.

Вера чуть выделила слово «добрый».

— Он немного преувеличивал, говоря о нашей дружбе.

— Вот как?

— Мне показалось, что с вами он гораздо более дружен.

— Почему?

— Вы любезно согласились присесть к нашему столику...

Она улыбнулась.

— Здесь не принято отказывать Сосновскому.

— Значит, я обязан столь приятному знакомству его репутации?

— Репутации? Да, пожалуй, если это называется репутацией.

Шумов не стал спрашивать, какое слово она бы предпочла.

— Сложное время, — сказал он неопределенно.

— Какое есть... ничто не возвращается, — повторила она. — И не нужно, чтобы возвращалось. Новые времена — и песни новые.

— Старые позабылись?

— Оставьте старые. Возьмите лучше еще коньяк.

Шумов заказал.

Она выпила и вдруг улыбнулась, но не ему, а своему воспоминанию.

— Знаете, какая у меня была самая популярная песня?

И, наклонившись к Шумову, запела вполголоса:

Наблюдавшие за Верой с соседнего столика подвыпившие немецкие офицеры захлопали.

— Вы ведете себя неосторожно, — заметил Шумов.

— Ерунда. Они ничего не понимают.

Она поднялась и закончила громко:

В ответ зааплодировали все, кто был в буфете.

— Вот видите? Любимица публики, — сказала Вера Шумову и пошла к выходу.

У дверей за столиком сидел, видимо очень пьяный, офицер в морской форме. Кажется, он один не хлопал Вере, уткнувшись лицом в ладони. Вера подошла к моряку и тронула его за подбородок:

Вокруг смеялись и аплодировали.

Среди смеявшихся был и Лаврентьев.

В день начала съемок он встретил в гостиничном холле молодую актрису. Она успела загореть, а вернее, порозоветь на жарком южном солнце, выглядела прекрасно, но немного смущенно.

— Вы не представляете, что со мной произошло!

— Что же?

— Я проспала первый съемочный день. Это ужасно.

— Вам попадет?

— Не знаю. Я-то сама не снимаюсь. Но проявить такое пренебрежение?! Нет, это, конечно, непростительно. А может быть, они не заметят, что меня нет, а? — спросила она с надеждой. — У них ведь там суматоха!

Лаврентьев улыбнулся:

— Может быть, еще не поздно появиться на съемке?

— Я думала об этом. Но боюсь. Лучше уж больной сказаться. Мигрень, а? От солнца.

Лаврентьев оглядел ее и покачал головой:

— Откровенно говоря, вы мало похожи на больную.

Она вздохнула:

— Я знаю. В этом мое несчастье. Все считают меня здоровой, веселой...

— А разве это не так?

— Ну, здоровье — дело преходящее, — заявила она философски. — Сегодня здорова, а завтра... У нас одна девочка на курсе от саркомы умерла.

Однако в голосе актрисы звучала наивная убежденность юности в том, что несчастья происходят только с другими.

— Зато в веселости вам не откажешь, — усмехнулся Лаврентьев.

— И вы так думаете? Ого-го! Если бы! Я просто виду не подаю, когда мне туго. Зачем нюнить?

— Это верно.

— Но репутация вечно жизнерадостной идиотки тоже не блеск. Актриса должна быть загадочной. «Всегда грустна, всегда красива».

— Откуда это?

— Из «Советского экрана». Но не обо мне.

— Напишут когда-нибудь и о вас.

— Пусть попробуют не написать! Но что же мне делать сегодня? Послушайте, а вы опять в главк?

— Нет, главк на переучете.

— Чудесно. Поедемте на съемки!

— Но я-то какое отношение имею?

— Вы представительный, мужественный и все такое. Поедемте. А то сама я трушу. Можно сказать, что вы мой дядя я и вас совершенно случайно встретила в городе...

— Не нужно. Я знаком с вашим режиссером.

— Знакомы?!

— Мы живем в соседних номерах.

— Вот здорово! Ну какая я везучая!

— Как вас зовут, кстати?

— Дядюшка! Нехорошо! Нельзя забывать близких родственников. Неужели вы не помните маленькую Мариночку, которой показывали страшную козу? — произнесла она, а вернее, сыграла крошечную роль.

— Маленькая Мариночка очень выросла.

— Как летит время! Ай-я-яй! Она тоже забыла старого дядю.

— Меня зовут Владимир Сергеевич.

— Я очень рада.

И она шутливо присела, взявшись пальцами за край короткой юбки.

Они поехали троллейбусом, не переполненным в этот час, когда утренний «пик» уже миновал. У здания театра тоже наступило затишье. Работа сосредоточилась внутри, и лишь немногие любопытные прохожие останавливались, чтобы узнать, что за машины стоят на площади и почему протянулись от них в театр черные змеи электрокабелей.

Милиционер у входа сказал строго:

— Нельзя, товарищи. Кино снимают.

— А мы из киногруппы, — ответила Марина, но милиционер смотрел на Лаврентьева, и ему пришлось подтвердить:

— Да, девушка снимается в картине.

— Вот видите, — шепнула Марина, когда они вошли в фойе, — я же говорила, что без вас мне нельзя.

Но тут двери из зрительного зала распахнулись, и у Лаврентьева сжалось сердце: навстречу шли люди в мундирах с эсэсовскими «молниями» на воротниках. Люди эти были ряжеными, и он знал это, но на кратчайшее мгновение тень прошлого упала на него, и пахнуло холодом.