Петр Елисеев - Привал на Эльбе

— Не беда, что труба крива, если дым идет прямо. Посылайте, я тоже буду поступать. Будем вместе учиться, ходить на концерты, оперы. Красота! — обнял Тахав девушку.

Эрна шевельнула плечами, но не вырывалась. Объятие молодого советского друга казалось ей уместным и естественным — ведь они давно знакомы. Много общего у них: свободная жизнь, стремление к искусству. Но это не основное для большой дружбы между молодым человеком и девушкой. Нужно что-то очень важное, чего и не скажешь словами, без чего немыслимо жить друг без друга. Эрна задумалась над тем, что сближает, соединяет молодых людей накрепко, надолго, навсегда. Могут ли они стать такими друзьями? Ведь они жители разных стран. Он окончит срок службы, уедет на свою Родину, и никакие силы его не вернут сюда. Она хотя и мечтает попасть в Московскую консерваторию, но свою страну, где она родилась, тоже не покинет навсегда.

— Мысли становились сильнее чувств. Ей и хотелось прижаться к веселому, смелому джигиту, и она боялась чего-то…

Тахав не думал об этом. Ему казалось — все возможна. Для любви препятствий нет, сердцу не откажешь. Как-то само собой получилось: была любовь внутри— вырвалась наружу. Тахав обхватил Эрну за шею и поцеловал…

Тахаву надо бы уже уходить, а он и не думал об этом, пока на улице не послышался сигнал машины. Тахав сорвался с места, чмокнул Эрну а щеку и стремглав выбежал на улицу.

Михаил стал пробирать влюбленного джигита: Безобразие, старшина, распустились, целый час заставили ждать вас. Ведь знали, когда надо ехать.

— Что-то не поздоровилось мне, живот скрутило, — соврал Тахав и сел за руль.

— Веселая девушка скрутила голову.

Ночь была теплая и тихая. В лучах фар роились комары, бились о стекла автомобиля. Огни машины, скользя по асфальту, прорезали темень. Вдоль дороги по обеим сторонам тянулись низкие, густоветвистые деревья.

— Умен немец: и вдоль дороги сажает яблони, — пробормотал Тахав.

Дорога врезалась в густую заросль кустарника, подстриженного у обочин шоссе чьей-то заботливой рукой. Фары осветили стеклышки дорожного злака — поворот. Тахав сбавил газ.

Раздался выстрел, другой. Вера, прижимавшаяся к Михаилу, уронила голову. Михаил нащупал на ее спине мокрую теплую рану. Пуля попала в левую лопатку. Надо перевязать рану — бинта нет, да и быть не могло. Ведь не на бой выезжали, а на вечер мира и дружбы. И люди труда встречали их искренне, сердечно — назло врагам, все еще бредившим войной, кровью.

Михаил достал из чемоданчика полотенце, захваченное Верой на всякий случай, и стал перевязывать.

— Скорей в больницу, — еле слышно проговорила Вера.

Слово — «скорей» напугало Михаила: значит, опасная рана, если терпеливая Вера, перенесшая столько бед, сказала об этом. Ее спутники боялись быстро гнать машину: как бы хуже не было от тряски. Тихо ехать тоже опасно — не довезешь…

— Гони, Тахав, — проговорил Михаил.

— Пить… горит… — простонала Вера.

Как больно было слышать Михаилу эти слова!

— Потерпи, милая, — взволнованный до отчаяния, прошептал Михаил, — скоро доедем.

Раненая не отвечала. Она была почти без сознания. Михаил, дрожа всем телом, прикладывал ухо к ее груди, но в горячем волнении не мог понять, дышит она или нет.

Машина угодила в рытвину, сильно тряхнула. Вера глухо простонала и совсем умолкла. Михаил положил ее голову себе на грудь, приложил ухо к лицу. «Не довезем живой», — охватила его страшная мысль.

Наконец въехали в город. Было два часа ночи. Тусклые фонари чуть-чуть освещали номера домов, название улиц. Дорогу к больнице Тахав не знал. Михаил не мог оторваться от раненой. А время идет и идет. Каждая минута, может быть, приближает смерть. На улице, наконец? — встретился прохожий — молодой немец. Он сел рядом с Тахавом и показал самый короткий путь к больнице, только что открытой.

Пока дежурный врач и его помощники делали все, что только могли, для спасения раненой и пока вызывали известного в городе профессора-хирурга, Тахав привез Галину Николаевну и Пермякова.

Консилиум длился недолго. Надо делать сложную операцию. Галина Николаевна взяла скальпель. Михаилу как-то легче стало. Он надеялся, что она, сделавшая множество самых сложных операций, спасет жизнь Веры.

Галина Николаевна дотронулась до раны. Вера дрогнула, открыла глаза и, увидев Михаила, прошептала:

— Миша, ты здесь… Не дождались мы ребенка…

Профессор пощупал пульс и печально сказал:

— Нам моритур… [22] Уже умирает

Вера уронила голову на грудь. Из закрытых глаз выкатились две слезинки и застыли на побледневших щеках.

— Вера!.. Вера!.. — испуганно звал ее Михаил, но так и не услышал ответа…

«И никогда, никогда не увижу, не услышу ее», — с отчаянием думал он, проклиная вражеский выстрел. Почему так много зла делали и не перестают делать фашисты? Они мучили эту девушку во время войны и вот убили ее в мирное время из-за угла, когда она старалась помочь немцам. Даже теперь, когда честные люди желают друг другу жизни и счастья, враги стреляют в спину борцам за мир и дружбу народов. И чем больше Елизаров думал об этом, тем ненавистнее делались ему фашисты, которые живут в тайных логовах.

Утром Пермяков сурово отчитывал Тахава за то, что он до полуночи просидел у немецкой девушки, забыв службу, и обманул Михаила с Верой. Слушая жесткие слова коменданта, джигит мрачнел и бледнел. Он попытался оправдаться, но запутался. Елизарову он говорил, что у него разболелся живот, а коменданта уверял, что слишком долго угощали его немецкие девушки. Мол, дружба, уйдешь рано — обидятся.

— Напоследок немного посидели и вдвоем с Эрной. Любовь, говорит, у нее сильная ко мне, — некстати опять прихвастнул Тахав. — Я-то не страдаю этим, строго держу себя с ней.

— Не в любви я обвиняю вас, а в обмане, — грозно нахмурился Пермяков. — Обманщик не может оставаться на службе в комендатуре.

Тахав не знал, что еще сказать. Просить прощения, заречься — не поверит комендант: не раз клялся-не врать. Безропотно уйти из армии? Кстати, на Родину тянет давно, но вернуться домой с таким предписанием, какое заготовил комендант, — это позор для джигита. Тахав коротко сказал:

— Возражать я не имею права. Виноват. Прошу об одном: не указывайте плохое в моих документах.

— В документах будет написана правда. Можете идти.

Тахав повернулся кругом и вышел.

Через неделю он уехал из Германии.

После смерти Веры Михаил осунулся, похудел. У него пропали и сон и аппетит. По целым дням он работал, а ночами переживал боль утраты. Глаза стали грустные, как будто заплаканные. Пермякову тяжело было смотреть на капитана. Он с большим сочувствием говорил о его горе, старался вернуть ему дух бодрости.