Георгий Зангезуров - У стен Москвы

Командующий, изложив общий замысел, стал давать более конкретные указания командирам частей. Те, слушая, делали пометки на своих картах.

Полозову нравился замысел Громова. В создавшихся условиях это было, Пожалуй, единственно правильным решением. И все-таки его не покидала тревога. Он знал, что две танковые бригады, которые должны были действовать из засад, имели очень мало танков, да и те не подошли еще. Этого было явно недостаточно для выполнения такой серьезной задачи. А подвижные отряды!.. Пехотные подразделения он, конечно, выделит из своей дивизии. А танки?.. Когда они подойдут?

О своих сомнениях он доложил генералу.

— Понимаю, Владимир Викторович. Но что делать? Пока будем обходиться наличными силами, — сказал генерал и, подумав, добавил: — Впрочем, в моем распоряжении есть один отряд москвичей-ополченцев. Кремень народ. Отдаю вам и их.

— Спасибо, товарищ командующий.

— Товарищ генерал, подполковник Протасов возвращается с полигона, — сообщил капитан Кленов.

Генерал посмотрел в сторону автострады. По ней на предельной скорости неслась полуторка. Домчавшись до развилки, она свернула на проселочную дорогу и, подскакивая на ухабах, разбрызгивая по сторонам грязь, подкатила к «эмке». Из нее выскочил невысокий, подвижный подполковник, с большими светло-рыжими бакенбардами и тоненькими усиками.

Громов выжидающе смотрел на приближающегося к нему работника штаба армии. Еще ночью, размышляя над тем, где ему взять силы и средства для организации обороны, генерал вспомнил, что в Кубаревке до войны имелся танковый полигон. Он тут же приказал Протасову отправиться туда и выяснить, не остались ли на этом полигоне какие-нибудь танки.

— Ваше приказание выполнено, товарищ командующий! — доложил подполковник. — На танкодроме обнаружено восемнадцать танков Т-28.

— Вы сами видели их? — обрадовался Павел Васильевич.

— Так точно, сам! Все танки вооружены семидесятишестимиллиметровыми пушками, но они без моторов.

— Ничего, что без моторов. Мы их используем как неподвижные огневые точки, — ответил генерал и обратился к Полозову: — Берите эти танки себе, полковник. Прибуксируйте и поставьте их на танкоопасных направлениях.

— Слушаюсь, товарищ командующий!..

— Это пока все, что я могу дать вам, товарищи, — обратился Громов уже ко всем. — Остальное зависит от вас и ваших людей. — Громов сделал несколько шагов вперед, потом вернулся назад, остановился и, окинув взглядом командиров, произнес: — Пусть каждый из нас помнит, что нам придется столкнуться с гитлеровцами на том поле, где сто двадцать девять лет назад наши деды и прадеды насмерть стояли за Русскую землю, били французов, где враг узнал и навеки запомнил, на что способен русский солдат…

Командиры танковых, артиллерийских и пехотных частей слушали командующего, и перед их взором, словно наяву, возникали картины давно отгремевших боев. Они как бы видели тех русских людей, которые смело бросались в атаку на французов, рубили их палашами, кололи штыками, разили картечью…

— Так неужели же мы не потомки тех героев, которые много лет назад стояли здесь, под Москвой, насмерть?! — спросил Громов.

Ему никто не ответил. Но у каждого были те же мысли. И каждый твердо решил про себя: победить или умереть.

Над Подмосковьем с запада на восток низко плыли темные тучи, и все вокруг — поля, сады и рощи, еще недавно весело желтевшие в лучах осеннего солнца, — казалось таким же мрачным, как эти тучи. Всей своей громадой двигались они в сторону холма, на вершине которого две молодые белоствольные березки тревожно перешептывались о чем-то пожелтевшей листвой. Словно огромные птицы, прикрыв высоту тенью темных крыльев, тучи двинулись дальше на восток — в сторону Березовска.

В эту пору обычно здесь безлюдно и тихо — урожай собран, грибной сезон закончился, — и потому редко можно встретить человека в поле или на лесной тропинке. Только по шоссе изредка проносились грузовики, развозившие овощи для жителей Москвы, Березовска и других городов. И так день и ночь. Проурчит трехтонка, прошипит шинами по накатанному асфальту легковая машина — и снова тишина кругом, только ветерок посвистывает в кронах, да где-то далеко, сразу и не поймешь, в какой стороне, замычит теленок или залает собака.

Но в эту осень здешнюю тишину вспугнули люди. Их очень много. Они приходили сюда уже не первый день — мужчины, женщины, подростки.

У автострады, ближайшего села и дальше, насколько мог видеть глаз, трудились люди в телогрейках и пальто, в кепках и шляпах, меховых шапках и шерстяных платках… Разбившись на группки по десять — пятнадцать человек, они делали на этой знакомой им земле то, что в отчетах коротко именовалось строительством оборонительного рубежа.

Одни рыли окопы и ходы сообщения, другие копали противотанковые рвы, ставили надолбы, третьи натягивали на колья в несколько рядов колючую проволоку.

У самой автомагистрали вместе со своей бригадой трудился сухощавый старик, одетый в изношенный полушубок и шапку-ушанку. Это был Филипп Дмитриевич Шмелев, которого звали просто Митрич. Когда-то он работал в Москве и жил в одном доме со Степаном Даниловичем Пастуховым. Уйдя на пенсию, он купил на окраине Березовска небольшой домик и переселился туда на постоянное жительство, а московскую комнату оставил сестре.

Митрич работал сосредоточенно. Левой рукой он натягивал колючую проволоку, ловким ударом молотка вгонял в торец кола гвоздь, загибал его и переходил к другому колу. Там он повторял ту же операцию и шагал к следующему. Обычно он проделывал это с шутками и прибаутками.

Но сейчас Митрич был не в духе. Закрепляя проволоку на кольях, он то и дело сердито поглядывал туда, откуда, покачиваясь из стороны в сторону, шел высокий, худой человек в драповом пальто. Прижимая к груди небольшую охапку кольев, он тянул пьяным голосом какую-то песню.

— Во, как развезло человека! Отродясь так не напивался, а тут на тебе — в стельку!..

— Кто «в стельку»? — не поняла Надежда Васильевна Ермакова, работавшая рядом с Митричем.

— Да этот… Полынин, заведующий столовой. Видите, как его из стороны в сторону кидает.

В это время подошел Полынин и небрежно швырнул к ногам Митрича несколько кольев.

— Вот, пожалуйста… Принес.

Он сказал это таким тоном, будто сделал старику величайшее одолжение.

— Чего принес? — въедливо спросил Митрич.

— Колья. Разве не видите?

— Не вижу. Полтора колышка принес и думаешь, дело сделал!

— A-a-а!.. Все равно ни к чему все это, — безнадежно махнул рукой Полынин.

— Как это ни к чему? Как это ни к чему, я тебя спрашиваю?! — наступая на Полынина, загремел Митрич.