Георгий Зангезуров - У стен Москвы

Тогда Иван решил самовольно уйти в лес. Встал утром рано, взял ружье, заткнул топор за пояс, надел лыжи и… только его и видели. Ушел и целых двое суток пропадал в тайге. Вернулся на третий день. Мать как посмотрела на него, так и ахнула. Одежда на нем висела лохмотьями, вся правая щека ободрана, а на плечах котомка с мясом и шкура медведя.

Как только Иван сбросил с плеч шкуру, его тут же обступили охотники.

— Каким же манером ты подвалил его, паря? — с удивлением спросил один из соседей.

— Подранил из ружья, а потом…

— Что потом?

— Он меня, леший, чуть было не задрал. Хорошо еще, что топор был под руками. Пришлось обухом добить.

— Ну и ну!.. Сколько живу на свете, а такого не видал. Ведь на такую страхолюдину не каждый мужик пойти решится, а ты такой шпингалет — и не струсил!..

— Не кряхти так громко, Ваня, а то немцы услышат и не дадут тебе пробиться к центру земного шарика, — сказал напарник Озерова Николай Чайка.

— Как же, пробьешься тут! — незлобиво ответил Озеров и, словно невесомую щепочку, отбросив кирку в сторону, взялся за лопату. — Не инструмент, а детская забава.

— Зря сердишься, Ваня. Для нормального бойца это — инструмент, а для тебя… Тебе, брат, землеройная машина и та игрушкой покажется, — пошутил телефонист Павлов.

— Вам все хаханьки, а у меня… А если у меня душа горит, тогда как? — спросил Озеров.

— И хорошо, что горит. Злее будешь.

Несколько минут трудились молча.

— А мы их все равно побьем. Вот увидите!.. — сказал низкорослый, на вид щупленький боец с белесыми, чуть заметными бровями на потном, раскрасневшемся лице. Он работал в соседнем окопе, рядом с пулеметчиками.

— Оно, конечно, если уж сам Карасев прибыл на фронт, то тут немцам деваться некуда. Одна дорога им — в могилу, — сказал кто-то из бойцов.

Вокруг засмеялись.

— Чудаки, — беззлобно буркнул себе под нос Карасев и снова взялся за лопату.

В ходе сообщения появился капитан Кожин. Окинув опытным глазом окопы, Александр заметил, что бойцы перестарались.

— Взвод, сми-и-ирно! — подал команду Чайка. — Товарищ капитан…

— Отставить! Командира роты ко мне!

Через минуту к комбату, придерживая на боку полевую сумку, подбежал старший лейтенант Соколов и доложил, чем занимается рота.

Перед Кожиным стоял невысокий, по-спортивному подтянутый человек, с худощавым, бледным лицом.

Кожин любил этого командира за храбрость и находчивость. Александр вместе с ним участвовал в боях с японскими самураями у озера Хасан и сам видел, как тот вел себя в бою. А тут с окопами старший лейтенант допустил явный просчет.

Сначала командир батальона хотел ограничиться замечанием. И этого было бы вполне достаточно для Соколова. Но сейчас важно было, чтобы не столько командир роты, сколько сами бойцы поняли, что надо не закапываться в землю по самую макушку, а готовиться к жесткой, но активной обороне. Окопы делать такие, чтобы из них в удобный момент можно было быстро подняться в контратаку. Эту мысль надо было довести до сознания каждого красноармейца. И он решил тут же на наглядном примере показать бойцам их ошибку.

— Прикажите людям разобрать оружие и занять свои места. Быстро! — распорядился Кожин.

Старший лейтенант с удивлением посмотрел на комбата. «Зачем это?» — хотелось спросить ему.

— Ро-та-а-а… в ружье! — Когда оружие было разобрано, Соколов добавил: — По местам!

Красноармейцы заняли свои места. — Изготовиться к стрельбе! — приказал Кожин.

Соколов повторил команду. Красноармейцы положили винтовки на бруствер и стали готовиться к стрельбе по одиноко стоявшему дереву. Те, кто был повыше ростом, хорошо видели свои секторы обстрела и дерево, а остальные, могли стрелять только по самолетам. Стволы их винтовок, как они ни старались направить их на цель, были задраны вверх.

— Карасев, что вы видите перед собой? — спросил комбат.

— Небо, — чистосердечно признался тот.

Соколов покраснел. Рота всегда была на хорошем счету — и вот на тебе!

— Карасев! — снова обратился Кожин к невысокому солдату. — В чем ваша ошибка?

Карасев встал по стойке «смирно». Его глаза были устремлены в землю.

— Понятно, товарищ капитан.

— Что вам понятно?

— Окоп очень глубокий.

— Вот именно. — И к Соколову: — Старший лейтенант, проводите меня.

Когда они отошли довольно далеко от окопов, Кожин, строго посмотрев на Соколова, спросил:

— Вы что, таких элементарных вещей не знаете, старший лейтенант?

Соколов в душе был благодарен Кожину за науку, а главное — за то, что тот пощадил его самолюбие и не стал отчитывать при подчиненных.

— Я вас понял, товарищ капитан, — ответил наконец Соколов.

— Вечером лично проверю, как вы меня поняли! — жестко сказал Кожин.

Кожин по лесной, давно не езженной дороге шел к своему наблюдательному пункту, не спеша переставлял ноги в облепленных глиной сапогах по мягкому, отсыревшему ковру из пожухлых листьев. Внимательно присматривался к местности. Чем дальше он шел, тем больше убеждался в том, что уже однажды был в этих местах. Ну конечно же! Вон на опушке леса высотка с двумя березками на вершине. Кожин ускорил шаги, быстро поднялся на холм и подошел к молодым деревцам. Он даже потрогал их руками, как бы проверяя, те ли это березки… Сколько раз вспоминал он о них, видел даже во сне. И всегда рядом с этими ласковыми шептуньями был образ Наташи — милый, дорогой его сердцу образ…

Из добровольцев сформировали роту, которая должна была влиться в отряд Московского ополчения.

Уже к вечеру ополченцы были вооружены и выстроены на полянке. На самом левом фланге вытянулся Митрич. Он был очень доволен тем, что сумел настоять на своем и вместе с молодыми мужчинами стоял теперь в строю защитников Москвы.

Его хотели назначить на какую-нибудь нетяжелую работу в тылах полка или пристроить в санитарной роте. Но Митрич категорически отказался от такого предложения.

— Я еще, слава богу, покамест не старый человек, и нечего меня в интенданты записывать.

Было непонятно, чем так не угодили Митричу интенданты, но он был, как видно, невысокого мнения о них. Скорее всего, это мнение создалось у него после размолвки с Полыниным — бывшим заведующим столовой. Очевидно, и его причислял он к категории интендантов.

Так и пришлось оставить его в роте народного ополчения.

Олега же, сколько ни просился он, даже ординарцем не взяли. Мужчин старше пятидесяти лет, подростков и женщин в роту не записывали. Исключение было сделано для одного Митрича.

Надежде Васильевне, Олегу и его матери, Наташе и другим строителям, не принятым в полк, ничего не оставалось делать, как закинуть за спину вещевые мешки и тронуться в путь, в сторону Березовска.