Георгий Зангезуров - У стен Москвы

Хмелев молчал. Он не знал, что сказать полковнику. У него уже больше не было сил. От усталости и побоев кружилась голова, подкашивались ноги.

— Я не знаю. Не знаю… — выдавил он из себя. Услышав перевод этих слов, Берендт презрительно посмотрел на Хмелева, сказал:

— Хорошо. Если он не хочет отвечать… его расстреляют.

Шлейхер перевел. Но Евгений не сразу понял, о чем идет речь. Потом, когда до его сознания дошел смысл сказанного; он с ужасом посмотрел на полковника.

— Рас-стре-ляют? Кого? — с трудом выговорил он.

— Вас, господин Хмелев, — услышал он голос Шлейхера.

— За что? Я вам ничего не сделал плохого.

— Но вы и хорошего ничего не сделали, господин Хмелев, — хитро прищурившись, проговорил Берендт.

— Я… я не понимаю…

Но тут, видно, терпение полковника лопнуло. Хмелева вытолкнули из кабинета и под охраной двух автоматчиков повели за город.

Сегодня Вебер встал позже обычного. Вчера они с генералом Мизенбахом очень поздно вернулись от фельдмаршала фон Клюге. Поэтому в это утро обер-лейтенант позволил себе лишний час поваляться в постели.

Теперь он сидел за столом в нижней рубашке и пил утренний кофе. Кончая завтрак, Вебер вдруг услышал русскую песню:

Обер-лейтенант не понимал слов этой песни, но голос, мелодия… Они сразу те привлекли его внимание, заставили прислушаться.

— Слушай, Адольф, кто это поет там, за стеной?

— Русская фройляйн, господин обер-лейтенант, — пришивая пуговицу к офицерскому кителю, ответил Бруннер.

— Но ведь она, кажется, была больна?

— Очевидно, ей стало лучше.

— Наверное, уродина какая-нибудь, а голос ничего, приятный.

— Она и сама…

— Красива?

— Даже очень, господин обер-лейтенант. Я таких красавиц никогда не видел.

— Вот как? Так что же ты молчал до сих пор, пройдоха? Или, может, для себя бережешь, а?

— Что вы, господин обер-лейтенант. Я для нее не пара, а потом… У меня жена есть.

— Жена-а? — Вебер громко расхохотался. Он сейчас смотрел на Бруннера так, как смотрел бы на человека, свалившегося с луны. — Да ты чудак, Адольф. И у меня есть жена. Ну и что из этого?

Бруннер неопределенно пожал плечами.

— Китель, фуражку! Быстро!

Адольф наскоро закрепил нитку, перекусил ее зубами и, поднявшись со стула, помог Веберу надеть китель. Застегнувшись на все пуговицы, обер-лейтенант подошел к зеркалу и стал внимательно смотреть на свое отображение. Выхоленное лицо, пышная шевелюра. Только рот великоват. Обер-лейтенант остался доволен собой. Черт с ним, с этим большим ртом. Настоящая девушка не обратит внимания на эту мелочь. Прежде всего ей бросится в глаза его офицерский мундир. Да, да, он знает, что женщинам нравятся офицеры.

— Адольф, дай духи. Самые лучшие.

Бруннер подал флакон французских духов. Вебер открыл пробку, понюхал.

— Прима! — сказал обер-лейтенант и стал из пульверизатора поливать себя духами.

А из-за стены, из соседней комнаты, доносилось:

Передав флакон Бруннеру, Вебер направился к двери. В коридорчике он остановился, послушал еще немного мелодию песни и без стука вошел в комнату Ермаковых.

Перед большим трюмо, спиной к двери, стояла молодая, стройная девушка в белоснежном платье и, причесывая свои пышные, светло-золотистые волосы, пела:

— О-о-о, фройляйн, вы очаровательны! — после долгого молчания по-немецки воскликнул Вебер.

Наташа вздрогнула и, обернувшись, испуганно посмотрела на него большими голубыми глазами.

«Боже мой, как она красива! — между тем думал Вебер. — А я, дурак, жил с ней рядом и до сих пор не знал».

— Простите, пожалуйста, мое самовольное вторжение к вам… Давайте познакомимся. Меня зовут Рудольф Вебер. А вас?

— Наташа.

— На-та-ша… Вы замечательно поете, фройляйн Наташа. Интересно, о чем же эта песня?

— О любви.

— О-о, это прекрасно! Это хорошо, что вы поете о любви. Но почему у вас такие грустные глаза? Когда человек поет о любви, он должен быть веселым.

— Это не всегда возможно, господин Вебер.

— Почему?

— Мне не хочется сейчас говорить об этом, — сказала девушка и вновь повернулась к трюмо.

Разговор явно не клеился. Вебера злило, что девушка отвернулась и, не обращая на него внимания, продолжала причесываться. Конечно, он мог бы не церемониться с этой русской фройляйн и сделать так, как делали многие из его друзей, да и ему приходилось. Но сейчас он не мог поступить так, как поступал прежде. Тогда пропало бы все очарование встречи. Да и потом он не был уверен, что этой девушкой можно овладеть силой.

— Видно, вы не очень-то расположены к нам, фройляйн, — насупившись, буркнул Вебер.

Наташа резко обернулась к нему:

— А если я сказала бы, что расположена к вам, вы поверили бы?

— Да, пожалуй, вы правы. Не поверил бы.

— Вот видите. Вы пришли в мой дом, вы рушите наши города, вы мучаете, убиваете… — Наташа понимала, что говорит лишнее, что совсем не так надо бы говорить с этим офицером, но уже не могла сдержаться. — Так за что же я вас должна уважать?

«Интересно, почему она не уехала из города, раз так ненавидит нас? Уж не шпионка ли она? — думал Вебер, но тут же отбросил эту мысль: — Нет, шпионка не стала бы так откровенно высказываться. Но почему же тогда она осталась? Ах да, Бруннер говорил, что в момент эвакуации она была больна и потому…»

— На войне как на войне, фройляйн. Но прошу вас поверить, что лично я совсем неплохо отношусь к русским. Можете вполне располагать мной. Если…

— Если что?

— Если вы не откажете мне в своей дружбе. Согласны?

— Я всегда рада дружить с хорошим человеком…

Когда Рудольф Вебер ушел, Наташа не двинулась с места. Глядя грустными, встревоженными глазами ему вслед, думала: «А что же будет дальше?» Она понимала, что затеяла опасную игру с немецким офицером. Было совершенно ясно, что Вебер теперь не оставит ее в покое.

Темное полуподвальное помещение. На грязной, облупившейся стене отражается тень от железной решетки. Тихо. Только за дверью в длинном пустом коридоре гулко раздаются размеренные шаги часового.

У стены на полусгнившей соломе в изодранной, окровавленной одежде лежал Евгений Хмелев. Он тяжело стонал, с трудом переворачивался с боку на бок. Но вот он замолчал, притих, как бы прислушиваясь к чему-то. И вдруг, вскрикнув, приподнялся на руках, сел и испуганными глазами уставился на стену. На том месте, где виднелись отраженные перекрестья решетки, что-то копошилось. Присмотревшись внимательнее, Хмелев увидел огромную серую крысу с длинным хвостом.