Георгий Зангезуров - У стен Москвы

Все снова подняли бокалы.

— За красивых женщин! — провозгласил Макс. — И за хорошую певицу!

— За нашу победу! — предложила Эльза, чтобы отвлечь внимание офицеров от Наташи.

— За победу! — поддержал ее генерал Мизенбах.

Все подняли бокалы. Но в это время недалеко от дома один за другим раздались четыре взрыва. Потом взвыла сирена. Гости переполошились. Кто-то потушил свет. Начальник штаба, Макс и Берендт тут же выбежали из комнаты, чтобы узнать, в чем дело, и принять меры. Мизенбах, поставив недопитый бокал на стол, подошел к окну и поднял штору. За окном полыхало большое пламя.

— Вебер, узнайте, что там случилось, — приказал генерал Мизенбах.

Но в это время в комнату ворвался дежурный офицер.

— Прошу простить, мой генерал…

— Что там стряслось? Кто бросал гранаты?

— Русскими партизанами подожжен барак, в котором спали солдаты.

— Поднимите людей, прикажите тушить!

— Поднял, тушат.

— Плохо тушат, раз помещение еще горит! Дежурную роту бросить на поиски поджигателей. Всех русских задерживать. Каждого второго — в заложники. Ну, быстро!

Дежурный выбежал из комнаты. Мизенбах стоял у окна и смотрел на бушующее пламя.

О Наташе забыли. Она все еще стояла у стены и смотрела на пожар. «Кто это сделал? Кто-то бьет фашистов, а я для них пою песни. А что, если это Олежка?.. Нет, до этого он не додумался бы. Организовать такой поджог непросто». Но очень уж странно вел он себя сегодня с утра. Где-то целый день пропадал, потом прибежал и попросил дать ему чистую белую рубашку и выгладить пионерский галстук. Когда Наташа стала спрашивать, зачем ему галстук, он ответил: «Хочу посмотреть на него. Как досмотрю, так сразу вспоминаю нашу школу, свой отряд и всех ребят».

— Варвары… — со вздохом вымолвил Мизенбах.

— Жгут, сами себя жгут, — сказала Эльза.

— Они не себя… они нас жгут. В этом бараке размещался целый батальон наших солдат.

Олежка бежал по снегу что было силы. Сзади, раздуваемый ветром, все сильнее разгорался огонь. Вот мальчик добежал до конца сада, словно кошка, вскарабкался на высокий забор, спрыгнул в сугроб и побежал через улицу к пустырю. Он знал, что там никого нет, что через пустырь он добежит до разрушенного кирпичного завода и спрячется в развалинах. Пусть его тогда ищут. Вот и последняя преграда. Он с ходу перемахнул небольшой штакетник и побежал по пустырю. Сердце часто-часто колотилось в груди, он уже стал задыхаться. Больно глубокий был снег. Если бы не снег, он был бы уже у завода.

Вдруг сбоку Олег услышал лай целой своры собак. «Неужели за мной?» — с тревогой подумал мальчик. Над головой просвистели пули. Олег припустился еще быстрее. Пот градом катился по его лицу.

— Хальт! Хальт! — неслось ему вслед.

«Врете, не поймаете!» — все ускоряя бег, думал мальчик.

До развалин кирпичного завода оставалось не больше пятидесяти метров, и тут случилось несчастье. Правая нога Олега угодила в какую-то яму, и он упал. Немецкая овчарка с разгона прыгнула ему на плечи и стала терзать одежду…

В комнату вернулся Берендт.

— Вы были там? — спросил его генерал.

— Да. Барак сгорел. Есть жертвы.

— Не удалось установить, кто это сделал?

— Пока нет. Но думаю, что это была небольшая диверсионная группа.

— Ну хорошо, а часовой? Что делал часовой?

— Часового не нашли на месте.

В это время в комнату вбежал Вебер.

— Поджигатель задержан, мой генерал!

— Ведите его сюда. Я хочу сам допросить этого негодяя.

В комнату под конвоем двух автоматчиков, хромая на правую ногу, вошел Олег. Его губы искусаны. Мокрая от растаявшего снега верхняя одежда была изорвана. Среди темных лохмотьев на груди мальчика выделялся красный пионерский галстук.

У Наташи от лица отхлынула кровь. «Так вот, оказывается, кто это сделал! Вот для чего нужна была чистая рубашка и красный галстук!.. Чистую рубашку надел. К смерти приготовился… А я не догадалась, не уберегла его. Я должна была сказать ему о партизанах, о том, что приходил ко мне Шмелев, что надо не в одиночку…»

Увидев перед собой мальчика, Мизенбах с негодованием спросил:

— Что это такое? Кого вы мне привели?

— Поджигателя, мой генерал.

— Поджигателя? Этого не может быть! Такое под силу хорошей, опытной диверсионной группе, а вы мне суете под нос какого-то сопливого мальчишку!

Олег не понимал по-немецки, но по резкому тону генерала, по тому, как он и все остальные смотрят на него, догадался, что речь идет именно о нем. Ему трудно было стоять на вывихнутой, опухшей ноге, но он стоял, гордо подняв вверх взлохмаченную, рыжеволосую голову, и, словно пойманный в капкан зверек, ненавидящими глазами смотрел на этого генерала в пенсне.

Но вот мальчик повернул голову в сторону и сразу увидел Наташу. Она стояла у стены и расширенными, испуганными, укоряющими глазами смотрела на него. «Что же ты наделал, Олежка? Что же ты наделал?..» — читал он в ее глазах. Испугалась. Девчонки, они все такие. Как чуть, так в истерику. Он, Олег, в эту минуту считал себя сильнее и взрослее Наташи. Он ведь мужчина. А Наташа думала о нем: «Глупый ты, глупый… Ты еще по-настоящему не понимаешь, что тебя ждет…»

Олег через Надежду Васильевну знал, что сегодня у этого генерала будет какой-то праздник и что офицер, который живет рядом с Ермаковыми, все время уговаривал Наташу пойти на этот вечер.

Олег любил Наташу. Она первая надела на него красный галстук на Красной площади, она первая рассказала о юных героях, которые участвовали в революции и в гражданской войне. Он верил ей как себе. И все-таки ему было обидно. В то время как он лежал там, у барака, в снегу и выжидал удобный момент, чтобы поджечь помещение и швырнуть в дверь одну за другой гранаты, она, его любимая вожатая, его воспитательница, была здесь и, может, даже пела для этих гадов…

В комнату вошел Шлейхер и сообщил Берендту, что действительно поджог совершен этим мальчишкой. Барак охранялся только одним часовым, да и тот, как сказал оставшийся в живых дневальный, в этот момент находился в помещении. Грелся у печки. К бараку примыкает сад. Вот по этому саду и подобрался мальчишка к казарме. Преступная беспечность командиров вновь прибывшей части позволила…

Полковник Берендт слово в слово передал услышанное от Шлейхера генералу.

— Это поразительно! — с возмущением развел руки Мизенбах, подошел ближе к мальчику и стал допрашивать его: — Это правда?

Шлейхер перевел мальчику вопрос генерала.

— Что «правда»? — переспросил мальчик.

— Правда, что именно ты поджег барак?

Лгать и выворачиваться было бесполезно. Олег знал, что сделал большую ошибку. Когда его поймали возле разрушенного кирпичного завода и привели к полыхавшему огнем бараку, он вгорячах с ненавистью бросил им в лицо: «Это я, я поджег… я швырнул гранаты! Так вам и надо, фашистам проклятым!»