Георгий Зангезуров - У стен Москвы

И Хмелев вначале не узнал Кожина, но когда тот сказал: «Эх ты, а еще композитор…» — догадался, кто перед ним.

— Сашка? Казачонок?

— Он самый.

Они обнялись.

— Да вы, оказывается, уже знакомы, — глядя то на одного, то на другого, произнесла девушка.

— Конечно. Мы же из одной станицы. Учились вместе, — ответил Хмелев.

— Правда? — обрадованно спросила Наташа.

Ученики пели, танцевали, а они стояли в стороне, разговаривали, вспоминали разные эпизоды из их школьной жизни. То и дело слышались восклицания: «А помнишь?», «А знаешь?». Оказалось, что Евгений после окончания школы учился в Московской консерватории, а потом заболел. Врачи установили, что у него нервное истощение, и порекомендовали на некоторое время прервать учебу» Хмелев ушел с четвертого курса и поступил работать заведующим клубом одного из крупных заводов столицы. По совместительству он руководил самодеятельностью педагогического института, в котором училась Наташа…

Пока они разговаривали, окончился вечер. Ученики высыпали на улицу. Кто-то начал песню. Ее подхватили остальные:

Не успевала отзвучать вдали одна песня, как над новой группой ребят, только что вышедших из здания, быстрокрылой птицей взмывала ввысь другая, еще более задорная и звонкая песня:

Молодке люди, остановившись у ворот школы, слушали песни учеников и вспоминали то не столь далекое время, когда сами были такими же веселыми и жизнерадостными, как эти ребята.

— А все-таки школьные годы — самая лучшая пора в жизни, правда? — с сожалением сказала Наташа.

— Правда, — согласился Евгений.

— А вы как думаете, Саша?

Кожин сделал вид, будто задумался.

— Мне трудно оказать что-нибудь определенное. Но раз вы утверждаете… Спорить не стану. С вершины вашего возраста видней.

Наташа рассмеялась.

— А я… Я думала, вы станете спорить.

— Ну что вы!.. Разве я посмел бы.

И снова они смеялись. А Хмелев снисходительно улыбался. Своим видом он давал Наташе понять, что лично ему совсем не смешно от этой довольно плоской шутки. Но девушка не заметила иронии. Успокоившись, она предложила:

— Давайте погуляем немного, — и, не ожидая согласия, взяла своих друзей под руки.

Дойдя до остановки, они сели в автобус и поехали на Ленинские горы. Минут через тридцать они уже стояли на высоком берегу реки. Отсюда, с пятидесятиметровой высоты, город был виден как на ладони. Вдали рубиновым светом горели Кремлевские звезды. Над Москвой-рекой горбились мосты, а в притихшей, сонной воде отражались электрические огни.

Наташа как зачарованная смотрела то на предпраздничный, залитый огнями город, то на серебристый диск только что народившейся луны, который медленно скользил по темно-серому небосводу.

— Я никогда не думала, что отсюда открывается такая чудесная панорама! — продолжая любоваться предпраздничной Москвой и ночным небом, восхищалась Наташа.

— Ты разве никогда не была здесь? — спросил Хмелев.

— Никогда. Много раз намеревалась приехать, но так и не собралась.

— Знаменитое место. Здесь в 1827 году Александр Герцен и Николай Огарев поклялись посвятить свои жизни революционной борьбе.

— Верно. Только это было на год позже — в восемьсот двадцать восьмом, — поправил его Кожин.

— Может быть, ты и прав… — согласился Евгений и заговорил о музыке.

Здесь он был в своей стихии. По его словам получалось, что только музыка способна взволновать человека до глубины души, заставить его смеяться или плакать.

Кожин соглашался, что хорошая музыка действительно может раскрыть душевный мир человека, всколыхнуть самые сокровенные его чувства. Но разве только музыка способна на это?

Они долго говорили о музыке, а Наташа молча слушала их. Хмелев старался поразить собеседника эрудицией. Вначале он что-то говорил о Глинке, а потом, с пафосом, о Чайковском.

— Чайковский — это целый мир. С ним нельзя сравнить никого другого. Музыкальный публицист, дирижер, величайший композитор. Его творчество отличается огромной силой эмоционального воздействия, широтой содержания, многообразием жанров.

Если бы рядом с Хмелевым стоял незнакомый человек и слушал его, то решил бы, что перед ним — композитор. Видно было, что о музыке Хмелев может говорить бесконечно. Но странно было то, что рассказывал он о ней как-то по-казенному, без подъема. Говорил, как экскурсовод, который долгие годы работал в каком-нибудь музее, водил по залам экскурсантов и твердил им одни и те же слова.

Кожин был менее подготовлен в музыкальном отношении. Но говорил он о музыке гораздо теплее, чем Евгений. Говорил горячо, вдохновенно.

Было два часа ночи, когда молодые люди подошли к пятиэтажному кирпичному зданию.

— Вот я уже и дома, — улыбаясь, сказала Наташа и протянула сразу обе руки: одну — Кожину, другую — Хмелеву. — До свидания…

Александр ожидал, что вот сейчас девушка произнесет еще какие-то слова, после которых они договорятся о новой встрече. Но она не сказала ни слова, повернулась и молча вошла в подъезд.

Назад Кожин шел вместе с Хмелевым. Оба молчали. У клуба летчиков остановились. Прощаясь с Александром, Хмелев спросил:

— Понравилась тебе Наташа?

Кожин пристально посмотрел на него. Он догадывался, что вопрос задан не ради простого любопытства. Скорее всего, Хмелев был влюблен в Наташу и теперь, увидев возле нее другого, стал ревновать. Своим вопросом он хотел вызвать Александра на откровенность, узнать, как он относится к девушке.

— А разве может такая девушка не понравиться? — вопросом на вопрос ответил Кожин. — Тебе-то она нравится?

— Я люблю ее…

Эти слова больно задели Александра. Он попрощался с Хмелевым и медленно зашагал по мокрому тротуару, думая о Наташе…

И еще очень многое вспомнилось Кожину в палатке, на которую всю ночь разъяренной кошкой набрасывался ветер. Глядя на задумчивое лицо командира, Валерий решил, что тот забыл о нем, и забеспокоился, как бы не сорвался поход в поселок.

— Так пойдешь? — после продолжительного молчания спросил Кожин.

— Пойду, если… если можно, — ответил Валерий.

— Можно. — Александр взял со стола ручку, выписал увольнительную и протянул ее ординарцу. — И чтобы передал от меня привет Леночке.

— Передам… Обязательно передам.

— Вот и хорошо. Позавтракай и можешь отправляться.

— Слушаюсь! Можно идти?

— Иди.

После ухода Валерия Александр натянул брюки, надел тапочки и пошел на спортивную площадку. Сделал зарядку. Потом направился к турнику. Отвел руки назад, присел и, как внезапно распрямившаяся пружина, легко прыгнул вверх и схватился руками за перекладину. С ходу сделал «склопку», выжал стойку, вдруг свое мускулистое тело бросил вниз и… закружился вокруг перекладины.