Николай Жданов - В окрестностях тайны

— Под нами — свои! — доложил Конюшков и, повернув планшет по оси движения, стал снова смотреть вниз, следя за лесной панорамой, срезаемой фюзеляжем.

— Вижу! — отозвался Багрейчук по прежнему озабоченно.

Он заметил, что Конюшков тоже избегает смотреть вправо, где за соседним штурвалом, уронив на грудь простреленную голову и грузно обвиснув на ремнях, все еще сидел бортмеханик Сизов.

ТБ уже добрых сорок минут тянул на одном левом моторе.

Сзади них бледно-розовым слепящим пламенем сияло раскаленное небо. И там, в этом нестерпимом сиянии, таилась угроза.

— Не отвечают, товарищ командир, — сообщил из турельного люка Федюничев. Он все пытался связаться с аэродромом.

«Может быть, все-таки вырвемся», — подумал Багрейчук.

— Сзади по курсу… восемь… — снова раздался в наушниках голос стрелка-радиста.

Наискосок, будто плетью, пулеметная очередь ударила по приборной доске. Беззвучно брызнули осколки. Языкатое пламя метнулось на плоскости, коробя окраску.

Багрейчук вобрал голову в плечи и выключил зажигание.

— Конюшков! — позвал он.

Штурман не отозвался.

Багрейчук резко накренил машину, стараясь сбить пламя. Но оно уже ворвалось в кабину и поползло по обшивке.

— Слепит! — яростно простонал Федюничев. — Ничего не видно!

— Подпусти поближе, не торопись, — сказал Багрейчук.

Он выждал длинную очередь турельного пулемета. Потом включил автопилот и поднялся, отстегивая ремни…

Первым вниз провалился Федюничев. Было видно, как он неуклюже дернулся на парашютных стропах и повис раскачиваясь.

За ним ринулся Багрейчук.

Опускаясь, он видел черную шаль дыма поперек невинно чистого неба и слышал замирающий где-то тонкий звенящий звук «мессершмитта»…

В лесу было тихо, лишь где-то за деревьями буксовали машины.

Пока Багрейчук перевязывал рану на голове (оказывается, его тоже задело!), Федюничев свернул парашюты и спрятал их в кусты.

— Пойдем по компасу, — сказал Багрейчук.

Капитан и стрелок круто свернули в сторону от лесной дороги и углубились в тихие, не тронутые никем заросли. Низкое предзакатное солнце светило между стволами, дремотный обманчивый покой стоял вокруг.

Заросшая ряской речка лениво петляла по опушке. Они долго высматривали место брода, потом разделись и вошли в воду, неся одежду и оружие над головой. Вода была теплая, а дно — тинистым и вязким.

На той стороне, за низким лугом, опять начался крупный сосновый бор, а понизу папоротник и малинник.

Быстро смеркалось.

Они скрылись в зарослях и двинулись дальше по мягкому мху в полной темноте и безмолвии. Теплый сыроватый грибной запах стоял в воздухе.

— Стой! Зачем идешь?

Прямо перед ними выросла в прогалине тропы долговязая фигура бойца в обмотках. Маслянисто щелкнул винтовочный затвор.

— Годи! — крикнул Федюничев. — Свои это! Не видишь командира?

— Все ушли, товарищ командир, — порываясь к Багрейчуку, скороговоркой залепетал боец. Он, вероятно, был грузин. — Грустно так одному. Все добро тут. Консервы тут, масло тут, бензин тоже тут. — В голосе его, несмотря на плаксивость тона, сквозила радость, что он теперь не один.

— Склад, что ли?

— Так точно. Я часовой — Джарбинадзе.

— Вино тоже тут есть? — спросил Федюничев.

— Вино? Нет вина. Пить хочешь? Пьяным быть хочешь? Нет вина!

— Почему всё оставили? — спросил капитан.

— Машина первая ушла, и вторая ушла. Лошадей не хватило. Бомбежка была: двух коней убило, шесть совсем убежали неизвестно куда. — Он вдруг ожесточился. — Почему все ушли, товарищ капитан? Я третий год служу, я порядок знаю. Был бы я командир полка, я бы сказал: «Пейте вино, ребята, консервы ешьте, сухари, масло»…

— Хватит, — перебил Федюничев, — ты бы, ты бы… Шумишь, как Терек. Палить будем? — обратился он к капитану.

— Палить, — подтвердил капитан и первым шагнул в кусты.

Джарбинадзе побрел за ним. Федюничев тоже.

Склад был большой. Они обошли его с четырех сторон.

— Надо облить бензином, — сказал капитан.

Это была горькая работа.

Они обливали бензином штабели ящиков с папиросами, с печеньем, с консервами, бочонки с маслом, с рыбой, корзины с бутылками, кули с копченой колбасой, тюки с концентратами и сухарями…

Федюничев запихал-в карманы две банки со шпротами и туго набил котелок сливочным маслом.

— Сыр бери, — сказал он Джарбинадзе и сам взял головку сыра, тяжелую, как ядро.

Капитан положил в карманы три пачки «Беломора».

Была уже глухая ночь, когда они подожгли склад.

Лес вокруг сразу стал черным, и когда они вошли в него, поглотил их.

По невидимым тропам, по мокрым от росы кустам они шли до утра. Глухие удары орудий изредка доносились к ним сквозь ночное безмолвие.

Только раз они устроили короткий привал.

— Душа у меня тоскует, — сказал Джарбинадзе. — Зря не взяли вино. Вино когда выпьешь, всегда легче!

Федюничев молча достал свою фляжку с накладной навинчивающейся крышкой и осторожно налил в нее из фляги.

— Пейте, товарищ капитан, я запасливый!

— Вижу, — сказал Багрейчук, — с тобой не пропадешь.

Он принял протянутый ему в темноте кусок сыра и сухарь и, глядя на звезды, казавшиеся такими чистыми и влажными, подумал вдруг, что не все еще потеряно, надо только верить в свои силы и не поддаваться отчаянию.

Федюничев тоже выпил из крышки, но на звезды не смотрел, а препирался с грузином. Однако в конце концов налил ему тоже.

Когда пошли дальше, то каждому из них казалось, что теперь все будет хорошо и они догонят своих.

Но в темноте они постепенно забрели в болото и, чмокая ногами в вязкой тине, ругаясь, долго не могли выбраться.

Уже на рассвете, измученные и злые, они вышли на опушку к несжатому еще ржаному полю. Босая старуха в широкой юбке и белом ситцевом платке, завязанном на подбородке, пасла тут свою корову, черную с белой головой. Бабка, видимо, совсем не ожидала такой встречи и здорово испугалась.

— Уходите, милые, скорее уходите, — зашептала она. — Тут они! Не дай бог, увидят, и вам пропадать, и мне!

— Ты гляди, тетка, раньше смерти не умри от страха, — сердито заметил Федюничев.

Капитан стал расспрашивать названия ближайших населенных пунктов и направления дорог.

— Сынок, нешто молочка бы вам надоить, — предложила женщина расхрабрившись.

Федюничев дал ей свой котелок, выковыряв из него масло.

Озираясь на крыши деревни, едва видневшиеся в низине за полем, женщина присела на корточки и стала доить корову.