Андрей Пржездомский - Секретные объекты «Вервольфа»

Сержант, как будто очнувшись, привычно ответил:

— Есть, товарищ лейтенант.

Через час захваченных диверсантов затолкали в темный и насквозь продуваемый сарай на самой окраине небольшого немецкого городка, расположенного на берегу реки Дейме [33] Река Дейма в Калининградской области. . Обе двери, закрытые на тяжелые железные засовы, сторожили солдаты из взвода охраны, приданного управлению контрразведки «СМЕРШ».

Стылая мартовская ночь давала о себе знать. От кирпичных стен сарая веяло ледяным холодом, и только в самой середине, там, где были свалены в кучу какие-то доски, казалось, было чуть теплее. Пахло сыростью, гнилью и еще чем-то, похожим на мазут. Ночь была темная. Разглядеть очертания помещения в наглухо закрытом пространстве было абсолютно не возможным.

Немцы, плотно прижавшись друг к другу, сидели на досках. Никто не спал. Да и спать в таком холодище было невозможно. Один из пленников, правда, полулежал, привалившись головой к опоре стропил. Закрыв глаза, он время от времени стонал, сжимая раненую руку. Русская медсестра перевязала ее, когда их доставили в поселок. Но боль после этого не утихла, а даже усилилась. Все были подавлены и молчали, считая, что участь их достаточно определенна. Некоторые из них уже не раз побывали в тылу советских войск и знали, что русские смертельно ненавидят предателей и шпионов. То, что с ними не расправились сразу после боя, ничуть не говорило о том, что диверсантам удастся избежать смерти. «Допросят, а потом расстреляют», — примерно так думая каждый.

— Ну, что, кажется, попались! — сказал один из них. — Мирус, ты проспорил мне ящик французского коньяка! Но, кажется, расплачиваться со мной будут уже русские. Ты слышишь меня?

В ответ не раздалось ни возгласа. Все молчали, и только раненый продолжал тихо и жалобно стонать.

— Мирус! Дерьмо! Ты что, оглох?

— Заткнись! Оставь меня в покое! Скоро русские начнут допросы, и ты еще сможешь блеснуть своим красноречием. Они подпалят твои тараканьи усы!

Кто-то в темноте слегка усмехнулся.

— А, это ты, Иоганн! Чего ржешь? Твоя шкура ничуть не дороже моей! На месте русских я за нее не отдал бы и пфеннига!

— Копейки!

— Что-о-о?

— Копейки, говорю.

— А, иди ты в з…!

Наступила долгая пауза. Никто не хотел ни о чем говорить. Все было предельно ясно. Война подходит к своему концу. Германия в руинах. Русские не сегодня завтра возьмут Кёнигсберг. Впереди — самое лучшее — сибирские лагеря, но скорее всего — пуля в затылок у стены любого сарая, может быть, этого самого, в котором они коротают свою первую ночь пленников.

Тот, что начал разговор, встал, похлопал себя занемевшими от холода руками по бокам и сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, как будто разминался на занятиях по физической подготовке. Тихим голосом, почти шепотом, но так, чтобы слышали все, он сказал:

— Мне глубоко плевать, что каждый из вас скажет на допросе у русских. Тем более что это не имеет теперь никакого смысла…

— Но, господин шарфюрер [34] Scharführer (нем.) — звание члена СС, соответствующее воинскому званию младшего фельдфебеля. , долг чести…

— Заткнись, Мирус! Ты не на собрании молокососов из гитлерюгенда!

— Господин шарфюрер…

— Я сказал, заткнись! Тут нет шарфюреров! Здесь есть только солдаты вермахта! Ублюдок! Ты первый всех сдашь! Из-за своей глупости!

Раздался какой-то клокочущий звук, и послышалась возня в том месте, откуда доносился шепот человека, которого назвали шарфюрером.

— Ах ты, скотина! — громко вскрикнул он.

Все услышали глухой удар и звук, будто кто-то со всего размаху швырнул на пол тяжелый мешок.

По всей видимости, возню внутри сарая услышали и часовые, стоящие снаружи. Один из них сильно стукнул прикладом в дверь и громко крикнул:

— Эй, фрицы! Не орать! Руэ! [35] Ruhe! (нем.) — Молчать! Буду стрелять!

Немцы притихли, понимая, что русский шутить не будет и может дать очередь через дверь. Теперь молчание воцарилось надолго.

Вдали слышались гул канонады, эхо отдельных взрывов, протяжный звук летящих далеко самолетов. Где-то на окраине поселка отчетливо простучала трель автоматной очереди. Мартовская ночь на подступах к Кёнигсбергу была тревожно-жуткой, готовой в любую минуту разорваться грохотом взрывов и громом артиллерийских орудий.

Спустя некоторое время шарфюрер снова заговорил приглушенным голосом, почти шепотом, но теперь уже совсем другим, примирительно-доверительным тоном:

— Камрады, так вышло, что мы заканчиваем войну в этом вонючем сарае. Завтра, быть может, нас всех расстреляют. Каждый в этой ситуации выплывает сам. Вы можете рассказывать русским все, что заблагорассудится: говорить правду, болтать чушь о том, что вы всегда сочувствовали коммунистам и пошли в диверсионный отряд только для того, чтобы перейти на сторону русских. Скажу сразу, можете поверить мне на слово, русских вы не проведете. Они уже давно не верят в пролетарский интернационализм немцев и готовы растерзать любого, кто им кажется «истинным фашистом».

Говоривший замолк, как будто подбирая слова для убедительности. Затем зашептал снова:

— Но я хочу всех предупредить, особенно тебя, Хорст Мирус. Не дай бог, если вы проговоритесь об объекте «Б-Зет»! Уверяю вас, что у СД руки достаточно длинные, чтобы дотянуться до вас и сюда. Если русские сохранят вам жизнь и пойдут на перевербовку, то это не значит, что вы спасены. Вспомните Фингера! Русские выудили из него все, что могли, заставили его стать предателем, но горло ему перерезали все-таки ребята из СД!

— Господин шарфюрер, не надо нас убеждать в этом. Большинство из нас не первый раз на задании. Мы уже повидали всякое. Да и испугать нас, наверное, уже нельзя… — проговорил кто-то из прежде молчавших. — Кроме того, все кончено. Вы все это знаете. Германия погибла. И нет смысла жить…

— Эрнст, ты всегда был отменным философом. Только именно из-за вас, интеллигентов, Германия оказалась в дерьме. Фюрер открыл для всех нас дорогу в будущее, а вы своей болтовней и вечным нытьем привели народ к гибели. Один ваш Штауффенберг [36] Штауффенберг Клаус Шенк фон (1907–1944) — подполковник германского Генерального штаба, один из организаторов заговора против Гитлера и исполнителей покушения на него в 1944 году; расстрелян во дворе Военного министерства в Берлине. чего стоит! Все предатели — это интеллигенты…

За дверью раздались голоса. Затем шум отодвигаемого засова.

— Выходи по одному! Ком, ком! [37] Komm! (нем.) — Иди!

Первым из сарая вышел тот, кого все называли шарфюрером.

Катя недолго гуляла среди голых деревьев сада, примыкавшего к вилле. Солнышко светило уже довольно ярко, отражаясь веселым блеском в лужах талой воды. Под его лучами, казалось, вот-вот проснутся деревья и на голых ветках распустятся ярко-зеленые почки. Чириканье воробьев дополняло картину ранней весны, придавало ей веселое настроение, когда точно знаешь, что скоро, очень скоро наступит теплое лето, о котором мечталось долгой и холодной зимой. Предчувствие лета! Оно всегда вселяет в душу человека какое-то внутреннее ликование и радостное возбуждение.