Анатолий Хорунжий - Неоконченный полет

— Не партизаны они... — сказала Марфа и, потеряв опору, повалилась на пол.

По комнате пробежала тень. Все посмотрели на окна. Открылась дверь. Выставляя впереди себя скрипучий протез, в хату вошел Петро. Пальто нараспашку, шапку он уже держал в руках, тяжело и часто дышал. Худое, с запавшими щеками лицо, стиснутые губы, влажные глаза, вся его длинная, костлявая, перекошенная набок, подпираемая палкой фигура показывали его запуганность, растерянность и страдание.

Увидя на полу ребенка и Марфу, которая своей косой дотрагивалась до бурок коменданта, Петро все понял. «Постреляют, спалят», — тяжело билась в его мозгу мысль.

— Господин офицер, сжальтесь! Взгляните на меня. — Он упал на колени, громыхнув протезом. — Я скажу все.

Толмач быстро переводил слова коменданту, сохраняя на лице прежнее выражение равнодушия к тому, что здесь происходило. Комендант шагнул навстречу Петру. Длинную фразу коменданта переводчик втиснул в несколько слов. Петро увидел, что он отвлек внимание от Марфы, у него немного отлегло от сердца, и он встал на ноги. Усомнился на какой-то миг — говорить обо всем, что знает, или только кое о чем. Его давние жизненные неурядицы не дали ему сейчас подумать о себе самом и о других, которых он собирался назвать.

— Да, господин комендант, я вам все скажу. Я тоже натерпелся от Советов... Я не за большевиков. Надеюсь, господин комендант пощадит мою семью, даст мне спокойно жить, — уверенно, с пониманием важности своего поступка промолвил Петро, не глядя ни на кого.

— О, господин Глухенький может быть вполне уверенным! Немецкая армия умеет ценить добропорядочность. — Комендант тотчас сделался важным, глаза его подобрели, а в голосе зазвучали низкие приятные нотки.

Марфа, окровавленная, простоволосая, пошевелилась и медленно поднялась на колени. Девочка, с опухшим, заплаканным личиком, всхлипывала и прижималась к ней. Петро смотрел на них и говорил дрожащим голосом:

— Партизаны прячутся в Гутчанском лесу, господин комендант. На хуторе Гутка их склады... Верьте мне, я говорю правду. Они подстрекают всех мужиков идти с ними. И Сергея втянули в свою шайку. Ни я, ни моя жена не должны отвечать за него перед немецкими властями. Я бил его этой палкой, чтобы не уходил никуда из села, но не мог ничего поделать. Вчера он пришел с автоматом (солдаты и комендант вздрогнули), а сегодня рано поехал, сам не ведаю куда.

Петро замялся, голос его упал; он переступил с ноги на ногу. Считал, что всего этого достаточно, чтобы немцы подались из хаты. Но комендантов тот же миг схватил его за грудки.

— Куда поехал?! С кем поехал?!

Петро пробежался растерянным взглядом по лицам. Марфа сидела возле кровати, подобрав под себя ноги, и не смотрела на него. Солдаты обжигали его своими взглядами. Карабаба усмехался в его сторону.

— В Гутку... к сестре поехал, — выдавил Петро, глядя себе под ноги.

— К Марии Ластовенко, в Гутке третья хата с краю, — проворно добавил Карабаба, кивая своей маленькой лысой головой.

— Хутка? Мария Ластовенко в Хутка? — раздумчиво сказал вроде бы сам себе комендант и, сердито взглянув на солдат, крикнул: — Слышите, дьяволы мои, Хутка! Мы сейчас же должны быть там, немедленно!

Овчарка скулила и поглядывала на всех кровянисто-темными глазами; она первая угадала, что настал час уходить. Солдаты кинулись к двери, выталкивая впереди себя Карабабу.

Комендант задержался возле Петра. Жмурясь и брезгливо морщась от такой близости, он перед самым Петровым носом погрозил длинным пальцем и сказал:

— Господин Глухенький не имеет права никуда выходить со своего двора. Он еще много будет мне говорить. Много! Понимаешь?

Петро последним поплелся из хаты.

Теперь, когда немцы покидали его двор, он почувствовал, что сделал что-то тяжкое, непоправимое, но опасности от своей семьи не отвел; она только отступила на какое-то время. Он уже каялся, что сказал про Гутку, про Марию. Стоял возле порога, на затоптанном черном снегу и сквозь мельтешню снежинок глядел пустыми глазами на немцев, которые выезжали со двора. За дверью рыдала, причитая, Марфа. Петро понимал, что возвращаться ему сейчас в дом нельзя. Прислонился к стене да так и стоял, беспомощный, разбитый. Снег падал и падал на его плечи...

Ночью к дому Марии подъехали сани. Один из приехавших, в длинной накидке, сошел с саней и, утопая по пояс в сугробе, стал пробираться к окну. Другие принялись накрывать лошадей попоной. В окне вскоре показался свет. Все трое вошли в дом, оставив на дворе лошадей. Через некоторое время из хаты вышло четверо. Среди них был человек, одетый словно для полета, — в комбинезоне, унтах, в теплом шлемофоне, с планшетом через плечо. Сани отъехали. Одна невысокая фигура пробежала за ними аж на улицу.

— А я, хлопцы? А я?..

— Коня отправь домой... Придешь завтра, — повелел молодой басовитый голос.

В хате потух свет, все стихло.

На рассвете Мария проснулась, услышав чьи-то приглушенные шаги под окном. Прислушалась: да, кто-то ходит, и не один. Она молча подвинулась на край печи и молча начала толкать ногой Сергея. Луч электрического фонаря вдруг распорол темноту. Мария вскрикнула и, вся освещенная, одернула сорочку на коленях.

— Открывай!

Луч потух, затем уперся в дверь. Однако Сергей, соскочив с полатей на пол, за какую-то минуту успел надеть валенки, схватить кожух и шапку и выскочить в сени. Он, словно кошка, влез на чердак и вмиг проделал дыру в соломенной крыше.

Когда в доме зажегся свет, Сергей уже бежал по зарослям за сотню метров от дома.

«Коня бы мне, коня», — шептал он на бегу. В распахнутую грудь бил холодный ветер.

Когда уже оказался за селом, оглянулся и увидел, как сквозь метель просвечивало большое белое пятно. Остановился. Не мог понять, что это.

Сияние дрожало, изменялось.

— Пожар! — Только теперь догадался: горит в том краю, где Мариина хата. На глаза ему набежали слезы, и он не вытирал их.

Разноголосо лаяли собаки, затем донесся протяжный жалобный крик. Сергей остановился. Вокруг темно. Заметил, что стоит на дороге и что санный след еще не совсем замело. Шапкой вытер глаза и побежал, побежал по следу, ни к чему больше не прислушиваясь, ни к чему не приглядываясь.

Впереди лежала глубокая мутная темнота встревоженной ночи..

В тот вечер, когда Дмитрий после долгой поездки наконец-то оказался, как он считал, в безопасном глухом хуторе Гутка и все время чувствовал себя так, будто уже завтра должен был вернуться в Лебединое, — он то рассказывал шутливо Марии, пригожей, веселой молодице, как спускался на парашюте, то просил ее погадать на него и на бубновую даму, — Зоя одна сидела дома и была очень счастлива оттого, что к ней никто не заходит и не тревожит ее расспросами.