Анатолий Хорунжий - Неоконченный полет

В тишине и одиночестве она припоминала какой-нибудь из самых дорогих дней и делала что-то будничное, обыкновенное, как и всегда, когда под вечер ожидала Дмитрия с аэродрома.

Сейчас она гладила высушенное на морозе и солнце белье, вдыхая его приятный запах, пришивала где нужно пуговицы и ждала непонятно чего.

После того как она неожиданно сошлась с Дмитрием, вся ее жизнь была заполнена только им, им одним, единственным. Еще совсем недавно она бегала с девчонками на танцы в сад железнодорожников и в паре с такой же, как и сама, вертухой, ломаясь, двигалась в такт заигранной вконец модной в их городишке пластинке «Неизвестный друг». Она подпевала, хохотала или просто выкрикивала над ухом подружки слова песенки, которые казались ей смешными. «Днем хожу, вздыхаю, по ночам не сплю...» — лопотала и смеялась от души. Когда же влюбилась в Дмитрия, каждая песенка, каждая мелодия или давно знакомый ей стишок воспринимались ее сознанием совсем по-иному. Теперь все, весь мир она воспринимала только вместе с любовью к Дмитрию, и все, все вокруг стало для нее таким милым, таким прекрасным, что она могла, занимаясь домашними делами, по нескольку раз петь одну и ту же песенку, восхищаться морозным узором на окне, восхищаться словами, сказанными Дмитрием.

Улицы, по которым они ходили, степь за станцией, которая хорошо видна с насыпи, кинотеатр, эта комнатка, вещи — все, на что они глядели вместе влюбленными глазами, все, что слышали в те дни, теперь без Дмитрия, словно стало им самим, его духом и сделалось для нее еще дороже, трогало до слез. Она ни разу даже не попыталась подумать о том, что Дмитрия у нее уже никогда больше не будет. Потому-то Зоя так и воспринимала отсутствие Дмитрия в их комнатушке, как задержку в далекой дороге. И хотя ныне, за работой, она время от времени вздыхала, но все же ждала, ждала, как всегда.

Сегодня она проходила у сада железнодорожников. Скамейки, площадка с легким голубым навесом, дорожки — все было завалено снегом. Кусок оборванного ветром, вылинявшего, мерзлого кумача бил о фанерную колонну арки. Воспоминание о недавних осенних вечерах, когда она летела сюда и еще издали узнавала в толпе Дмитрия, тронуло ее сердце печалью. Зоя вздохнула и направилась дальше. Навстречу ей шла колонна солдат. Парни запели песню, и слезы застлали Зое глаза. Люди останавливались, чтобы посмотреть ей вслед, но она ничего не могла с собой сделать.

Пришла в клуб, где собирались призывники, чтобы увидеть отца, передать ему кое-что на дорогу. А тут народу — аж черно. Люди все больше с Украины, из Воронежчины, собранные в прифронтовых селах осенью и теперь. Группками стоят у длинного здания клуба на солнечной стороне, гутарят, что-то там распределяют по списку, окликают друг друга. А кто помоложе — те все больше в легкой одежде, даже в кепочках, — сошлись в тесный круг, уложили мешки в одну кучу и, только Зоя подступила к воротам, запели:

Зоя так и застыла, все тело будто онемело. Смотрит вокруг, ищет отца, но ничего не видит, все мелькает и расплывается в глазах.

Да, это о ней, как раз о ней говорится, о ее невысказанном горе. Как же ей показаться перед отцом под выкрики этих слов, которые полосуют ее сердце и напоминают о ее вине перед ним?..

Тронов заметил дочь, подошел, подал руку через ограду, хмурый, постаревший, в большой меховой шапке, с еле заметной улыбкой:

— Не плачь, дочка... Это ни к чему.

Зоя вытерла глаза.

— Пиши, папочка... Вот возьми.

— Ну, куда же брать?.. Говорят, до назначенного места пойдем пешком.

Скоро выстроилась колонна — длинная, темная, взъерошенная, у людей за плечами узлы, сумки. Тронов махнул рукой жене и дочери. Колонна заколыхалась, тронулась, ужом поползла через мостик, вверх. Впереди браво шагали офицеры в белых полушубках, обтянутые ремнями, с аккуратными вещевыми мешками за спиной. Задористо дышала мехами голосистая двухрядка: «Идет война народная».

Зоя стояла рядом с матерью и думала об отце; его уже не было видно, он затерялся среди других, и ей привиделось, как он где-то там, за буграми, почему-то идет один, весь обмороженный... затем — будто бы в окопе, с винтовкой в руках, прижмуривает глаз и стреляет, стреляет, а на него наплывает дым, его засыпает снегом. Зоя смотрит вслед колонне задумчивыми глазами, и вот опять украинцы высокоголосо и печально:

Домой вернулась вся в слезах. Растопила печку, намеревалась что-то приготовить, но только чай подогрела, больше ничего не захотелось. В комнатушке ничего не тронуто со вчерашнего дня, но кажется, все лежит не на своем месте; натоплено, а все, кажется, холодно. Начала кое-что поправлять на этажерке. «Графа Монте-Кристо», которого читал Дмитрий, так и оставила с закладкой; засмотрелась на фотокарточку и быстро отвела глаза.

Погладила белье и взялась приводить в порядок одежду, которую носил он. Кое-что только сворачивала, складывала, вешала в шкафу, кое-что так и оставляла на месте... Все время настораживала слух, чего-то ожидала, надеялась, ловила каждый шорох за окном, каждый звук на улице.

Кто-то энергично прошагал у окна. Зоя застыла, замерла, сжав руки на груди. Она еще не успела даже подумать, что это мог быть Дмитрий, как шаги у калитки затихли. Господи! Она кинулась в дощатый коридорчик. И калитка похоже стукнула, и ступеньки похоже скрипнули.

— Кто там? — не вытерпела Зоя.

— Я.

Зоя тяжело вздохнула.

— Антон?

— Открой.

В его голосе низкого тембра было что-то новое, таинственно-интимное. Зоя вспомнила о посещении землянки и быстро дернула засов.

— Что там, говори!

Антон стоял ступенькой ниже. Он смотрел на Зою, освещенную луной, и не мог произнести ни слова. Зоя тоже удивленно рассматривала Антона — он был сегодня одет так, как ходил ранней осенью, когда летчики только появились в Лебедином: в короткой меховой куртке с поясом, в галифе, которые так хорошо подчеркивали его прямые сильные ноги, в фуражке, чуть сбитой набок.

— Разреши погреться... потом скажу.

Она отступила, он прошел и помог закрыть дверь.

В мало освещенной, хорошо знакомой комнате Антону показались тесно и неприветливо. Потирая руки, он прошелся от порога до кровати и на правах своего человека в доме сам поднял фитиль в лампе. Зоя стояла, замотав руки в края накинутого на плечи пухового платка, и следила за Антоном. Она ждала, что он скажет. От него пахло морозом и папиросным дымом.

Наконец Антон остановился перед нею и, как всегда, фамильярно и просто взял ее за спрятанные под платком руки. Зоя глянула ему в глаза, ждала.

— Что ж, Зоенька, — вздохнул Антон и передвинул папиросу языком в другой угол рта. — Война есть война...