Анатолий Хорунжий - Неоконченный полет

Неужели это тот самый Сергейка? Те же быстрые серо-зеленые глаза, светлый чуб, выгоревший спереди, маленькая точка — родинка над бровью. Как он вытянулся, как раздался в плечах! Его рубашка, как и у других грузчиков, ехавших в кузове, была припорошена мукой. Мука, словно пудра, покрывала его лицо и сильную шею.

В тот же вечер Сергей появился с парнями на Оксанином краю села.

А через несколько дней на собрании их вместе принимали в комсомол. Потом они снова вместе ходили получать комсомольские билеты. Когда возвращались домой, Сергей намеками и прямо просил Оксану отстать, чтобы идти только вдвоем, отдельно. Оксана все время шла со всеми. Сергей злился и кидал в ее сторону сердитые взгляды...

Родные поля... Кто, возвращаясь к вам после первой разлуки, не вспоминает своего детства, незабываемых дней юности?

Оксана пробегала взглядом по белым, заснеженным нивам, задерживаясь на миг на каком-нибудь темном пятне, и снова торопилась в село. Все чаще посматривала в сторону темного леса, который виднелся из-за бугра и синел вдали заманчивым разливом: там сгущались тени и, казалось, растекались по степи, окутывали степь, затягивали даль дымчатым полумраком. Оксана боязно оглядывалась вокруг и еще больше торопилась. Но так и не успела добраться до дому засветло.

В широкой балке, где протекает теперь замерзшая и заваленная снегом речушка, возле дубняка, Оксане послышались мужские голоса, — будто совсем близко разговаривали. Она остановилась, посмотрела в ту сторону, никого не увидела, но ей от этого стало еще более муторно. Она почти взбежала по крутому подъему на гору. Оглянулась еще раз и — удивительно! — увидела, как в рощице, совсем близко от дороги, вдруг вспыхнул огонек, словно кто прикуривал цигарку. Вспыхнул огонек и потух. Оксана постояла, присматриваясь, не покажется ли кто на дороге. Никого не было.

Первая со стороны леса хата — Марфы Нарожной. Так по девичьей фамилии зовут Марфу до сих пор, хотя она замужем за Петром Глухеньким. Подходя к хате Марфы, Оксана забыла на какое-то время про то, что видела. Летом Оксана с Марфой работала на колхозной конопле. Убирали посконь, часто стояли рядом на делянке. Марфа все присматривалась к девушке, заводила разговор о том о сем. Слыхала от соседей, что Сергей ходит на тот край, где жила Оксана. Женщины были разными по возрасту, но в работе, в разговорах незаметно сдружились.

Зимой крайнее в селе подворье всегда больше других завалено снегом, хата занесена до самых окон. Оксана остановилась против ворот — увидеть бы Марфу, расспросить, как тут, в селе, что тут, о родителях своих и о нем бы хоть что-нибудь узнала... Никого не видать, словно вымерли. Нет, вот кто-то поднимается по сугробу. Неужели Марфа? Она. Несет солому в хату.

— Добрый вечер! — крикнула Оксана с улицы, стоя в нерешительности: подойти к воротам или подождать, пока ее узнают и подойдут сами.

Марфа опустила перед собой вязанку соломы. Солома сыпалась на ее ноги, но женщина не обращала на это внимания. Поправила платок и, не сводя глаз с Оксаны, медленно приблизилась.

— Оксана?

— Здравствуй, Марфа!

— Здравствуй...

Голос, походка, выражение лица Марфы показывали ее печаль и угнетение. Оксана сразу подумала, что Марфа, может быть, нездорова. Ей стало жаль женщину.

— Ни за что бы не узнала тебя, если бы не подала голос.

— Давно не виделись.

— Редко кто возвращается теперь домой, Оксана, если его взяли. Пойдем в хату, доченьку мою посмотришь. Не видела же...

— Ой, спешу домой — как только сердце не выпорхнет.

— Раз вошла в Белицу — считай, уже дома. У нас теперь тоже нет покоя.

— В чем дело?

— Да на нашем краю благополучно, а возле этой дороги...

Марфа освободила узенькую, еле протоптанную стежку, но Оксана не шла.

— Завтра забегу, Марфуша, завтра, — просила, наклоняясь, Оксана. — Вот возьми галетки Надюшке.

— Хоть знаешь же, что Сергея уже нет в Белице?

— Сергея? Где же он? — Оксана обмерла, едва не выпустив из руки гостинец.

— Скрылся.

Сергей когда-то жаловался Оксане на домашнюю обстановку, на Петра. Сейчас девушка подумала только про то, что он не ужился с Петром. «Значит, освободились-таки от Сергея».

— Пойдем, все расскажу. — Марфа понизила голос и осмотрелась по сторонам. Оксана пошла за Марфой.

Каганец не зажигали, сидели в темноте одетые. Надюшка ела галетки. Марфа рассказывала обо всем, как было, ничего не скрывая, сама не зная почему. Тяжело у нее было на душе, жила опять одна, не с кем за целый день и поговорить. Петро теперь боится ночевать дома, ходит к родным или к чужим людям, сапожничает. Жаловалась женщина Оксане на свою горькую долю, советовала девушке, как это обычно делают старшие, чтобы не торопилась с замужеством и не губила себя, как вот она.

А тем временем в дубовой роще, где вспыхнул было неосторожный огонек, три пары глаз следили за Марфиной хатой. Мужчины о чем-то переговаривались тихими голосами.

— До сих пор не выходила?

— Нет.

— Вот чертова баба!

— Это на час — не меньше.

— Нет, на бабский часок. Распустят языки — конца не будет.

— Разве на плите что подгорит, тогда спохватятся.

— Не видать, чтобы топилось.

— Сейчас Марфа затопит. У нас хата холодная.

— Вот бы затесаться в теплую хату к гостеприимной молодухе. Эх, сто пудов! Тишина, теплынь, на столе колбаса, шкварки, холодец, кровянка, а за столом — я и она.

— Вдвоем, значит, и никого больше?

— Ну хорошо, так и быть, беру и вас обоих.

— Зачем же мы тебе, ежели вы только вдвоем? — спросил бородач.

— Как зачем? Подкрепились бы малость, а затем я попросил бы вас закрыть дверь с той стороны. Сам небось понимаешь. Я не притрагивался к женщине с самого начала войны. Живу честно, не так, как другие.

— Что значит «честно»? Можно честно и сейчас, в войну, полюбить, жениться. Можно честно и переночевать у солдатки.

— Вот-вот, я это как раз и имел в виду. Мы с ней вдвоем, значит, остаемся, а вы, будьте добры, честно освободите помещение.

Третий, самый молодой, приклонясь к низенькому дереву, продолжал следить за Марфиным домом. Это входило в его обязанности. Остальные стояли в стороне и смотрели на дорогу.

Этот разговор злил и самого молодого, и бородача: их друг, фантазер и выдумщик, вот так начав, мог довести их обоих до остервенения: все были голодны, как псы, а он любил в такие минуты часами смаковать вымышленный обед или роскошную выпивку.

Самый младший сплюнул, потопал обледенелыми сапогами, даже немножко побегал на месте, придерживая автомат, который висел на груди, и снова начал крутить цигарку, хотя только что курил. Остальные двое, которые разговаривали между собой, тоже принялись за самокрутки. Еще раз мигнул огонек зажигалки. Прежде чем прикурить, они посмотрели друг на друга. Возбужденный блеск глаз, отсветы на оружии, которое все держали наготове, на груди, и тишина, что окружала их, вновь напомнили им о важности дела, ради которого они здесь мерзнут.