Александр Великанов - Степные хищники

— Не из-за чего нам со своими биться!

— Пускай, кому надо, тот и воюет! Надоела эта чертова волынка!

— Мы тут друг дружку изничтожаем, а дома последний хлебушко выгребают.

— Хватит вшей кормить!

Вокруг да около ходили ораторы. На тачанку, служившую трибуной, легко вскочил парень. Его испещренное рябинами лицо было возбуждено.

— Дозвольте мне! — Он поднял руку. — Мне доподлинно известно, что товарищ Сапожков и его доблестная дивизия это — наши братья и отцы. Их кровь проливать нам нет расчета. За что, спрашивается? За комиссаров и коммунистов? Нет, от этих добра ждать не приходится. Соли нет, гаса нет, спичек нет, сахара нет, ничего нет. Куда оно все делось? — Коммунисты себе забрали. Точно. И этого им мало: хлеб последний отдай, скотину со двора гони. За что же мы боролись? За что кровь проливали? Скажу о себе: я честно защищал эту власть, можно сказать, жизни не жалел, всякие напасти, лишения терпел, а что с моим семейством сделали? Отца — боевого красноармейца — до могилы довели. Такую власть нам не надо. Долой коммунистов! Долой комиссаров!

Десятки глоток подхватили:

— Долой продразверстку!

— Даешь свободную торговлю!

Рябой парень соскочил на землю, а его место занял маленький, сухонький, но кряжистый командир первой роты — известный балагур, смельчак, любимец бойцов.

— Товарищи! — изо всей мочи крикнул он — Слушайте, что я вам скажу!

— Долой! Большевик! Прихвостень! — послышались разрозненные выкрики, но первая рота ревниво вступилась за своего командира:

— Пусть говорит!

— Дайте человеку слово сказать!

— Говори, комроты!

— Товарищи! Мы — Красная Армия, защитники свободного Советского государства, а не только Самарской губернии. Для нас должны быть дороги интересы трудового крестьянства в такой же степени, как и рабочего класса. А Сапожкову интересны кулацкие права, — из-за них он и поднял мятеж.

— А коммунистам чего интересно? Наш хлеб? Извиняйте! — зло выкрикнул Егор Грызлов и толкнул стоявшего рядом Андрея Пальгова — Андрюшка, кричи!

— На Западе буржуи наступают, — горячо убеждал комроты. — Наши товарищи сейчас бьются с польскими панами, жизни не щадят, а мы здесь, развеся уши, слушаем вражеские речи и чуть ли не готовы заодно с Сапожковым вонзить нож в спину рабоче-крестьянской революции. Наша сила в союзе с рабочим классом. Вместе мы горы своротим, отобьемся от любого врага, а если не поддержим в настоящий момент рабочего продовольствием, то революции конец, а тогда нам с вами оденут такой хомут, что царская каторга покажется раем. Сапожков — изменник, преда…

— Андрюшка, пальни вверх! — решительно приказал Грызлов.

— Зачем?

— Посмотрим, как комиссарский лизоблюд наложит в штаны. Ну, дай я выстрелю! — протянул он руку за винтовкой.

— Не-ет, я лучше сам, — отказался Андрей, не желая расставаться с оружием.

«Бах!» — отрывисто гакнула винтовка, и в шуме неслышно растворился сухой щелчок револьверного выстрела.

Стоявшим поодаль показалось, что командир первой роты нагнулся и спрыгнул с тачанки, но ближние видели, как тяжело опустилось тело, как кулем перевалилось через доски и, вздрогнув, успокоилось у заднего колеса. Несколько мгновений было слышно лишь тяжелое дыхание людей, а затем на высокой ноте прозвенел одинокий голос:

— Кто стрелял?!

Сразу загомонила толпа.

— Какая стерва убила командира?

— Ему самому пулю загнать!

— Бей!

— Держи его!

— А-а-а-а!

Пряча наган, Грызлов потянул Андрея;

— Идем скорей!

— Кто же его убил? — растерянно бормотал тот.

— Наплевать! Иди.

Костя Кондрашев был прислан в караульный батальон для связи и с самого начала оказался свидетелем развернувшихся событий. Он видел, как оттерли комбата и комиссара в сторону, как выступал очутившийся неведомо какими путями в караульном батальоне Егор Грызлов, как упал комроты, и успел заметить дымящуюся винтовку в руках Андрея Пальгова. Кондрашев не знал, что этот красноармеец брат Усти, — им не приходилось встречаться, — и только лицо показалось очень знакомым. Кондрашев бросился к стрелявшему:

— Это он, вот этот!

Однако сквозь толпу пробиться было нелегко, а с повозки-трибуны уже говорил командир батальона:

— Товарищи! Сейчас у нас на глазах убит вражьей пулей лучший наш товарищ, командир первой роты. Это дело рук сапожковца. Как видите, они бесстыдно лгут — не правду, а убийства, кровь, бандитизм несут они. Митинг считаю закрытым. Ротам занять указанные места в обороне! Выполняйте!

Пройдя садами километра два, Грызлов и Андрей вышли на берег Чагана. Здесь Егор решил перевести дух.

— Садись! — бросил он.

Легли, закурили.

— Куда же ты теперь? — спросил Грызлов.

— Не знаю, — чистосердечно признался Андрей.

— Давай со мной!

— К Сапожкову?

— Да.

— Нет, не пойду.

— Дурак, — хладнокровно заметил Егор. — Ведь видели, что ты застрелил комроты. Такое дело не простят.

— Я в него не стрелял, — словно оправдываясь, проговорил Андрей.

— Попробуй докажи! Не поверят, браток. К стенке — и весь разговор!

— На первое время схоронюсь, пережду, а там видно будет, разберутся, дознаются, кто убил, — вслух рассуждал Андрей.

Расстались они, как люди случайно встретившиеся. Егор переправился через Чаган и скрылся в прибрежных кустах, Андрей побрел вверх по реке.

На третью ночь он входил в родной хутор. Крадучись, словно вор, пробрался задами и постучал:

— Открой, мама! Огня не зажигай!

Устя и мать долго расспрашивали о случившемся, ахали, вздыхали и в конце концов сошлись на одном: Андрею ехать к дяде Никанору в Шильную Балку, там переждать грозу.

Пока мать собирала на дорогу пышек, сала, мешочного молока и вообще всего, что понадобится в дальнем пути, Андрей и Устя смазали тележку, наложили в нее сена, задали лошади овса. Устя должна была отвезти Андрея в Шильную Балку и возвратиться с лошадью в Гуменный.

Взять Уральск сапожковцам не удалось. Встреченные сильным пулеметным и ружейным огнем, бризантными снарядами дальнобойных орудий, они повернули вспять. Для преследования их из Уральска был послан отряд, в состав которого вошел и Соболевский эскадрон.

С песнями выехали эскадронцы за город, и хоть бы один оглянулся, — надоело разъезжать патрулями по ночным улицам да гонять с пакетами во все концы. Из Соболева, небось, выезжали не так: сколько осталось в станице черноглазых, кудрявых, голосистых, смешливых девчат, привороживших сердца лихих конников! А в Уральске что забыли? Пыль да булыжник, ничего завидного.