Андраш Беркеши - Последний порог

Андреа догадывалась, что хотел сказать ей Чаба. Она иронически усмехнулась.

— Говорить ничего не надо, — произнесла она, склонив голову, точно чего-то устыдившись и недовольно вдавливая в траву сигарету. — Меня выгнали из лицея. — Голос ее был бесцветен, от ее слов веяло бездонной пустотой.

Для Чабы это известие было настолько неожиданным, что от удивления он не нашел слов. Однако замешательство его длилось не более нескольких секунд.

— И ты говоришь мне об этом только теперь?

— Только теперь... — Она сорвала стебелек и принялась его жевать.

Чаба бросил на девушку подозрительный взгляд. «Она меня разыгрывает, — думал он, — а я, дурак, ей подыгрываю. Ведь она сдала экзамены, даже получила свидетельство».

— Ты что, придуриваешься? — Голос помимо его воли звучал раздраженно. Однако Андреа даже не заметила этого: они препирались друг с другом с самого детства. — Ты же и свидетельство получила.

— Конечно, получила. Но мне сказали, а папе написали, что в будущем году меня больше в лицей не примут. Выходит, выгнали. Я и заявления даже подавать не стала.

Сигарета уже обжигала Чабе пальцы. Он ее отбросил подальше, в кусты жасмина.

— Поздравляю. А что ты натворила?

— Дала пощечину Кате.

— Папаи?

— Ей, собаке. Я и не знала, что она доносчица. — В ее глазах играла хитроватая усмешка. — Я отвесила ей такую затрещину, что очки разлетелись на мелкие кусочки. А тетушку Милицу чуть удар не хватил.

— Надеюсь, ей-то ты по зубам не дала?

— Ей — нет. Но теперь об этом уже жалею.

— Выплюнь ты эту проклятую траву. Ты что, коза? Все время пасешься.

Андреа понимала, что юноша нервничает, видимо, ее сообщение застало его врасплох. А матушка Эльфи, услышав о случившемся, просто ужаснется. И Чабуш уже думает о своей матери. Юноша пригладил назад волосы:

— Так о чем же донесла Папаи? Что ты натворила?

— Дурой оказалась, — искренне призналась девушка. — Я ей прочитала твое письмо.

— Ты действительно дура. Что бы сказала ты, если бы я стал зачитывать твои письма? Дождешься теперь от меня новых писем. Подобных вещей я еще ни от кого не слыхал. Хорошо, хоть не по радио читала. Любовные письма из Берлина!..

— Что же после драки кулаками махать? Ну признаю, поступила я глупо. Если хочешь, почтительно прошу извинения. — В ее голосе чувствовалась ирония, но во взгляде сквозила боль. — Впрочем, и зачитала-то я всего две-три фразы. — Чабе стало особенно не по себе, когда девушка сообщила, что это были за фразы, но он сдержался, сжав пальцы в кулаки. — Эта жаба начала интересоваться, как у нас с тобой обстоят дела, то есть занимаемся ли мы любовью. — Она покраснела, но все-таки решила быть откровенной до конца. — Мне захотелось ее укусить, и я сказала, что мы ею занимаемся. И уже давно. Она вся так и задрожала, разволновалась, стала расспрашивать, как это выглядит, что я при этом чувствую, приятно ли мне, и так далее, но, видит бог, я ей ничего не ответила, только заметила, что она все сама узнает, когда вырастет. — Она пожала плечами: — Вот уж никак не думала, что эта жаба тут же помчится к тетушке Милице и возникнет целое дело. Без моего ведома обыскали мой шкаф, изъяли письмо. Потом меня допрашивали. Сперва я ревела, негодовала, зачем забрали мое письмо, потом назвала их грязными завистливыми старухами. Собственно говоря, я и сама не помню, как их обзывала. — Она задумчиво посмотрела на затягивающееся тучами небо. — Но я точно помню, что назвала Милицу поповской блудницей.

Гнев у Чабы постепенно рассеялся. Ему уже стало жалко девушку. Он вдруг представил себе отталкивающий в своей леденящей холодности кабинет директрисы, обтянутый кожей скелет тетушки Милицы и уязвленную Анди, стоящую перед ней. Сожаление сменилось у него возмущением.

— Гнилье! — обозленно произнес он. — А отец что сказал?

— Он не знает. Боюсь ему даже заикаться.

— Я потом сам расскажу.

Девушке это пришлось явно по душе. Теперь, чувствуя себя в безопасности за широкой спиной Чабы, она уже не боялась.

— Благодарю, но я сообщу ему сама.

— Когда? Насколько известно, завтра они вместе с моим отцом уезжают в Австрию.

— Скажу сегодня вечером. Надо сказать, я даже рада, что ушла из лицея. Поступлю в пансион к Силади. Почему я должна жить в общежитии, правда?

— Оставайся здесь.

— Думаешь, не осталась бы? Скажи только слово, и останусь.

Юноша опрокинулся навзничь.

— Боже!.. — произнес он. — Если бы ты могла остаться здесь!

— Тебе действительно так хочется? — Она наклонилась над ним и поцеловала его в губы.

Домой она вернулась после обеда. Отец уже обо всем знал. На его письменном столе лежало письмо директрисы. Случившееся застало врасплох Гезу Берната — письмо он прочитал трижды. Его отнюдь не радовало, что Андреа придется продолжить учебу в другой гимназии. Все содержавшееся в письме директрисы он принял за чистую правду — и пощечину Кати Папаи, и «грубые, грязные» выражения Андреа, которые «не выдержит никакая типографская краска». Однако он усомнился в том, что она находится в любовной связи с автором прилагаемого письма, студентом из Четени Чабой Хайду. «Я обнаружила улику, неопровержимо доказывающую, что Ваша дочь погрязла в грехе и ведет образ жизни, несовместимый с уставом и строгими предписаниями лицея». Далее шли фразы, подчеркнутые красными чернилами: «Дорогая, я с нетерпением жду момента, когда снова могу быть с тобой. Мы с утра до вечера будем заниматься тем... словом, этим. Ты знаешь, о чем я думаю, правда?», однако они отнюдь не свидетельствовали о грехопадении Андреа.

— Чепуха, — пробормотал он, кинув письмо на стол. — Но мы потом увидим.

Андреа поцеловала отца. В глаза ей сразу бросилось письмо на столе.

— Можно посмотреть? — поинтересовалась она.

— Адресовано не тебе, но можно.

Она взяла письмо, молча его прочитала.

— Именно так все и было, — подтвердила она.

Бернат откинулся на спинку кресла, набил трубку, закурил.

— Так все это правда? — спросил он.

Девушка взглянула на отца и неожиданно поняла по его глазам, о чем он думает.

— Пока я девушка, — тихо произнесла она. — А все остальное правда. Хотелось бы, чтобы ты мне верил.

Бернат выглянул в окно. На улице моросил дождь, небо было затянуто свинцовыми тучами.

— Я верю, — проговорил он. — Но случившемуся не рад. Я всегда старался относиться к твоим проблемам с пониманием. Когда ты была права, я соглашался. Но, по-моему, на сей раз ты оказалась не права. — Он вынул изо рта трубку, расковырял тлеющий табак, искоса поглядывая на мрачно наблюдавшую за ним девушку. — Я тебя еще ни разу и пальцем не касался. Даже если ты того заслуживала. Как же ты дошла до жизни такой, что дала пощечину другому человеку?