Андраш Беркеши - Последний порог

— Теперь нужно положить в салат сбитые сливки — и он готов.

Обе вышли на террасу и на несколько минут задержались там, чтобы выслушать комплименты в адрес хозяйки дома.

Сам Хайду не скупился на похвалы. Но особенно лестно отозвался о салате Гуттен, который вообще любил все вкусное. Не отставал от друга и белокурый Шульмайер. Чаба же лишь хитровато подмигнул Андреа.

«Обстановка такая, как в доброе мирное время, — подумала Андреа. — Все веселы, шутят, наслаждаются солнечными лучами и воскресным отдыхом».

Она остановилась позади Чабы, положив руки ему на плечи. Внезапно Андреа вспомнила сырой погреб в доме на улице Кишцелли и молодого человека с печальным взглядом. Где-то он сейчас? Пустаи говорил ей, что как-то ночью он ушел неизвестно куда. Она так крепко сжала плечи Чабы, что он вздрогнул. Наклонившись назад, он шепотом спросил:

— Что случилось?

— Я только хотела убедиться, что ты здесь, — шепотом же ответила она.

— А где же мне еще быть?!

Эльфи жестом подозвала Андреа. Они поднялись на второй этаж в комнату, где хозяйка хранила свои туалеты.

— Я заказала себе несколько платьев, — похвасталась она, — и хотела бы, чтобы ты посмотрела их. — Эльфи достала два или три весенних костюма и четыре летних платья. Развесив все это, она ожидала, как их оценит Андреа. — Не слишком молодежный фасон я выбрала для себя?

— Нет, — решительно заявила девушка. — Очень даже со вкусом. — Сняв с плечиков шелковое платье, она приложила его к себе и посмотрелась в большое венецианское зеркало: — Очень красивое. — Повесив платье на вешалку, она закурила и спросила: — Могу я вам кое-что сказать, тетушка Эльфи?

Эльфи тоже закурила и тут же присела на низенький пуфик.

— Разумеется, говори.

— У меня сложилось такое впечатление, — начала Андреа, — что у немецких женщин плохой вкус, а вы, тетушка Эльфи, всегда одеваетесь так элегантно, будто вы и не немка вовсе, а англичанка, ну прямо-таки урожденная англичанка.

Мадам добродушно рассмеялась. Она грациозно встала и подошла к комоду, стоявшему у окна, выдвинула один из многочисленных ящиков и начала что-то в нем искать.

— Благодарю тебя за похвалу, моя дорогая, ты очень мила. — Вынув какой-то сверток, она положила его на стол. — Собственно, ты права, так как большинство немецких женщин действительно одеваются безвкусно. — Быстрыми движениями она развязала цветную тесьму. — Однако ты ошибаешься, если считаешь, что англичанки далеко от нас ушли в этом отношении. — Наконец она развернула сверток со словами: — Это тебе. — Она вытащила отрез красного шелка с крупными белыми ромашками и, подойдя к девушке вплотную, продолжала: — Встань-ка как следует вот сюда, к зеркалу. — Проговорив это, Эльфи приложила отрез к девушке: — Как идет тебе красный цвет! Нравится? — Андреа кивнула. — Я знала, что это тебе понравится. У Дори я видела один фасон, мы завтра же сходим с тобой туда.

Чуть позднее они перешли в комнату Эльфи. От ласковых слов хозяйки дома Андреа совсем потеряла уверенность, в голове у нее кружились самые противоречивые мысли. В глубине души она испытывала чувство стыда, так как до сих пор относилась к Эльфи если не с недоброжелательностью, то с заметным безразличием. Именно поэтому ей теперь и было стыдно: так быстро менять свое мнение о людях, да еще за каких-то три метра шелковой ткани! Нет, дело совсем не в отрезе. Но тогда в чем же? Тогда почему же она не просит у жены генерала прощения, почему не говорит ей: «Тетушка Эльфи, я так ошиблась, простите меня, пожалуйста...» Но она не могла ей этого сказать. Она замкнулась, предчувствуя какую-то деликатную и хитрую ловушку.

А Эльфи, словно ничего не замечая, весело и непринужденно болтала, рассказывая обычные светские сплетни о людях, о которых Андреа знала только понаслышке. Она начала рассказывать о принце Уэльском, а Андреа слушала и никак не могла понять, какое им дело до любовных похождений какого-то английского принца и его женитьбы, которая вызвала настоящую бурю в кругах английских консерваторов. Смысл рассказанного начал доходить до Андреа только тогда, когда Эльфи заговорила о значении семейных традиций. Соблюдение традиций, по ее словам, до тех пор имеет смысл, пока оно не превращается в самоцель. Начиная с этого момента оно бессмысленно, а здравомыслящие люди считают, что старые традиции излишни, хотят освободиться от них, поскольку они только осложняют жизнь.

— Ты, конечно, знаешь, что дядюшка Аттила в известной мере раб традиций. — Она снова закурила и улыбнулась: — Я пытаюсь его понять, но, признаюсь откровенно, мне это часто не удается. Например, он говорит мне: «Мы, Хайду, все еще находимся в первых рядах нации, так как наша мораль определяется верностью традициям. Мы и к Гитлеру относимся отрицательно только потому, что в моральный кодекс нашей семьи, складывавшийся на протяжении нескольких столетий, никак не вписываются принципы фашизма».

— А я потому не смогу стать женой Чабы, — продолжила ее мысль Андреа, — что это тоже противоречит традициям.

Эльфи почувствовала в голосе девушки насмешку.

— Это так, — согласилась она. — Но сейчас все зависит от тебя самой. Я, собственно, и намеревалась поговорить с тобой об этом.

Андреа молчала и смотрела в окно, за которым сквозь ветви деревьев с набухающими почками виднелось яркое небо. Внезапно ей захотелось остаться одной, оказаться где-нибудь подальше от города, лечь в траву и глядеть на небо. Продолжать этот разговор ей было неприятно.

— Я бы хотела стать твоей подругой... — донесся до задумавшейся Андреа голос Эльфи. «А почему именно сейчас? — удивлялась Андреа. — До сих пор она не была для меня подругой, хотя порой мне этого так недоставало».

— Человеку всегда хорошо, когда у него есть верный друг, — продолжала между тем Эльфи более возбужденно, так как чувствовала, что ее слова не доходят до сознания Андреа.

— Конечно, — согласилась Андреа. — У меня никаких проблем нет: я люблю Чабу, он — меня.

— А ты не хочешь стать его женой?

— А я и так его жена.

— В глазах людей ты — любовница Чабы, — объяснила Эльфи. — Понимаешь? Только любовница, и не больше.

— И это мешает людям? — Андреа вызывающе посмотрела на Эльфи: — Мне это нисколько не мешает. Я бы солгала, если бы сказала, что не хочу, вернее, не хотела стать его женой. Однако я скоро увидела, что это омрачило бы наше счастье. Правда, я юридически стала бы его супругой, но тогда Чаба навсегда потерял бы родителей, отчий дом, без чего он превратился бы в неполноценного члена общества. Мне нужно было решить: оставаться любовницей Чабы, то есть счастливой женщиной, или же стать женой в глазах людей, то есть несчастливой. Я предпочла первое.