Сергей Фрёлих - Генерал Власов: Русские и немцы между Гитлером и Сталиным

Возможно, что были и другие попытки убрать Власова с дороги. При наличии наших мер предосторожности это было совсем нелегко. На Кибитц Вег его охрану внутри и снаружи дома обеспечивали русские часовые, а при поездках Власова его всегда сопровождали адъютант и я. В машине он обычно сидел рядом с шофером, а я сидел позади, почти всегда имея револьвер со спущенным предохранителем, так как даже при немецких проверках нельзя было наверняка знать — имеешь ли дело с настоящими полевыми жандармами или под них замаскированными.

Я, конечно, сознавал, что подвергался опасности из-за своей деятельности в Штабе Власова как со стороны эсэсовцев, так, особенно, и Гестапо, то есть тайной полиции. В таком серьезном случае мои друзья не могли бы меня защитить. Если бы меня обвинили в любом проступке против государства, им было бы крайне трудно встать на мою защиту и не быть обвиненными в соучастии. Все это я должен был обдумать заранее, чтобы организовать свою собственную защиту. Для этого в моем распоряжении было довольно мало возможностей, и мне приходилось строить свою защиту главным образом на блефе. В частности, моя командировка в штаб Власова, нарушавшая все принятые правила, была уже сама по себе большим преимуществом.

Поэтому я развил особую тактику «накопления положительных оценок», стараясь, как правило, внешне казаться мало самостоятельным в своих действиях. Такая игра в маскировку мне удавалась особенно хорошо. У моих русских сотрудников я уже пользовался любовью, так как говорил с ними на их языке. Я старался каждого из них убедить в том, что являюсь только маленькой шестеренкой в большом механизме, и что все ежедневно возникающие проблемы я предпочитаю направлять куда-то на решение. На самом же деле такие решения я почти всегда принимал самостоятельно и только в редких случаях передавал их дальше, однако с уже принятым мною решением. И, поскольку я пользовался полным доверием ответственных за Власовское Движение чинов Вермахта — Штрикфельдта и фон Гроте, — то мои предложения всегда одобрялись.

Помимо этого, я старался ввести Гестапо в заблуждение везде, где это было возможно. Я должен был считаться с тем, что мои телефонные разговоры подслушиваются и подвергаются анализу, а поэтому в своих торговых разговорах, касающихся моей фирмы, я по возможности называл как можно больше разных имен. Я рассчитывал на то, что приставленные ко мне следователи займутся выяснением — кем являются названные мною торговцы и специалисты, и будут отвлечены от слежки за мной. Таким образом я считал, что у этих чрезмерно бдительных органов слежки возникнет подозрение, что названные мною лица или симпатизируют Власову, или организуют заговор против гитлеровского режима. Конечно, на самом, деле ничего подобного не было.

Весьма скоро я убедился, что в служебном телефонном аппарате в моей комнате был вмонтирован микрофон, наличие которого было легко установить. Я накрывал телефон шинелью, и подслушивавшие почти ничего не могли расслышать. Они не могли понять причины и обыкновенно сами начинали вызывать меня, представляясь будто запрашивает Отдел нарушений телефонной связи. Такие вызовы были для меня достаточным доказательством наличия микрофона в моем телефоне.

Прием с шинелью я использовал всегда, когда разговор касался тем, не предназначенных для посторонних ушей. С другой стороны, я сам использовал микрофон, когда выговаривал подготовленные фразы и имена, которые подслушивающие расценивали как подлинную информацию. И таким образом я вводил их в заблуждение.

Помимо этого, я применял следующий обманный маневр. Я знал, что один из водителей в штабе Власова был агентом Гестапо. Поэтому с ним я ездил чаще всего в учреждение СА, находившееся в Берлине. Оно помещалось в здании Государственной канцелярии на Вильгельм штрассе. Здесь я заставлял его ждать меня у подъезда, проходил мимо отдававшего мне честь часового в канцелярию, регистрировался для посещения одного из моих друзей, покидал его после короткого разговора и выходил через другой выход так, чтобы мой шофер не мог меня видеть, а затем ехал дальше на метро и занимался своими делами в городе. Часа через 2–3 я возвращался, входил в Государственную канцелярию через другой вход и выходил к моей машине мимо салютовавшего мне часового. Я садился в машину, зная, что водитель донесет в Гестапо, что я в такой-то день провел в Канцелярии три с половиной часа.

Такого рода «посещения» несомненно способствовали укреплению моей безопасности. Кроме того, я подтверждал мои визиты в Государственную канцелярию, вызывая во время их Власовский штаб по телефону и спрашивал, поступило ли что-либо новое, на всякий случай оставляя и номер телефона Канцелярии, по которому меня можно было вызвать. Эти меры для введения в заблуждение следящих за мной органов были необходимы. Мои многочисленные связи с высшими ответственными лицами в руководстве СА очень помогали мне. Прибалты, занимавшие такие посты, были лучше, чем другие служащие. Они не были так упрямо последовательны и часто имели свое собственное мнение, что, конечно, не встречало большого одобрения их начальства.

Об этих моих молодых и полезных друзьях я хотел бы сказать несколько слов. Кроме разве Гиргензона, все они были на 5–8 лет моложе меня. Все они были убежденными национал-социалистами, и переход немецкого народа на руководящую роль сначала в Европе, а потом во всем мире казался им совершенно оправданным. Все они были готовы пожертвовать жизнью за такое будущее. Но они не были слепы. Они правильно учитывали весь произвол немецкой администрации на Востоке: это насилие не могло привести ни к чему хорошему. Они говорили с возмущением о рейхс-комиссаре Украины Эрихе Кохе, который рассматривал эту громадную территорию как свою охотничью вотчину и приказал в 24 часа выселить из нее всех крестьян, в результате чего эти крестьяне перебежали к партизанам. Само ведение войны, обращение с военнопленными и многое другое вызывало осуждение у моих друзей. Они верили в Гитлера, и поэтому виновных искали в его окружении. Виновными они считали Бормана и Гиммлера, а также многих немецких генералов, которые не решались возражать Гитлеру.

Эти молодые люди считали, что поддержка Власовского Движения дает возможность повернуть политический штурвал в оккупированных областях в желательном направлении. Они рассматривали мое назначение в штаб Власова как один из шагов в пользу такого рода поползновений к тому, чтобы переменить политику на Востоке. Так создалось положение, при котором пожелания этих национал-социалистов совпадали с намерениями чинов Вермахта, которые требовали поддержки Власовского Движения по совсем другим мотивам.