Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-2

Пошли к майору, который устроился в том же доме у австрийских «бауэров», в котором уже жила жена командира полка и сестра милосердия Ленни Ганле.

На английском языке, скрепив полковыми печатями, майор нам выдал удостоверение-путевку. В ней говорилось, что мы едем в Виктринг для связи с немецким комендантом, старшим над военнопленными этого района, полковником 3. Нам дали «Опель», который был в большем порядке, чем «Тришка». На всякий случай, не зная, когда вернемся, захватили с собой хлеба и консервов на два дня. Нам дали некоторую сумму денег в марках. Майор предложил нам сделать, после посещения Виктринга, небольшую вылазку по дорогам, по которым могли провезти русских. Он не терял надежды, что где-то мы откроем след «Варяга», желая узнать о его судьбе и одновременно боясь, что он тоже находится среди выданных советчикам.

Подъехали к Клагенфурту к восьми часам утра. По обе стороны дороги, на больших выгонах, привязанные к сделанным на скорую руку коновязям, стояли тысячи лошадей. Они протяжно ржали, вытягивая шеи. Исхудавшие, слабые, страдающие дизентерией из-за корма — свежескошенного клевера, они падали, как мухи. Трупы, страшно вздувшиеся на жаре, очевидно, лежали сутками между живыми. Над ними, как черное облако, вились насекомые. В небесах кружили коршуны.

На жалобное ржание лошадей отвечал вой собак. Англичане построили огромную клетку, в которую сгоняли военных собак, прекрасных овчарок и доберманов, отобранных от немцев. Они визжали и лаяли, метались по этому загону, на смерть грызлись между собой. Кормили их и поили раз в день. Давали кровавые куски мяса павших лошадей. Впоследствии их почти всех перестреляли.

Не считая двух проверок документов по дороге, все шло гладко. Объехали Клагенфурт боковыми улицами. На пути к Виктрингу нас обогнали три громадных грузовика с прицепками, не покрытые брезентом. В них сидели люди в ярко зеленых лохмотьях советских военнопленных, с такими же зеленоватыми, обалделыми лицами. Над ними развевались красные тряпки и плакаты с надписями: «Мы счастливы, что едем на дорогую Родину к любимому Вождю». «Да здравствует освободитель Европы, генералиссимус Сталин». «Тебе, отец народов, наш привет!» и прочие заготовленные лозунги.

Несчастные, взятые из лагерей немецкого рабства, прямиком отправлялись в рабство другое. Позже мы встречали подобные «поезда возвращенцев», бывших «остов» и «остовок». Некоторые пели, иные плакали. Везли их массами, и этому тщательно способствовали западные союзники, стараясь, как можно скорее, очистить от них Австрию и Германию.

Уже с дороги мы обратили внимание на зловещую пустоту на Виктрингском поле. Только на одном краю его стояли телеги, самодельные палатки и навесы, и в них ютились гражданские беженцы-словенцы. Поле казалось выметенным. При съезде с шоссе на полигон, мы увидели группу человек в двести словенских домобранцев в их голубоватых формах. Они стояли перед десятком грузовиков и перед столькими же маленькими танками, на которых боком сидели англичане с автоматами на груди. Немного дальше был выстроен ряд мотоциклистов в черных беретах.

Перед нашими глазами развертывался последний акт ужасающей драмы. Англичане, выдавшие уже всех сербских добровольцев и четников и главную часть домобранцев, отправляли на расправу Тито раненых и больных. Вокруг них сновали те же смуглые солдаты в английских формах, которых мы видели в Лиенце. У некоторых через погон на левом плече были пришиты бело-голубые ленты и шестиконечная металлическая звезда. Те, кто мог идти, шли сами к машинам. Лежащих на носилках, ампутированных, в гипсе, слепых, толкали в машины грубо, не обращая внимания на их стоны и крики. Отношение к ним было такое же, как к лошадям у коновязей и собакам в загоне.

Мы сошли вниз и стали рядом с небольшой группой немецких офицеров, которые буквально в оцепенении и ужасе смотрели на происходящее. Вблизи меня на носилках лежал молодой домобранец Янко Оцвирк, брат моей подруги, потерявший глаза во время отступления: телега, около которой он шел, наехала на итальянскую ручную гранату, и она, взорвавшись, осколками выбила ему глаза. Повязка, наполовину скрывавшая его молодое лицо, с двумя яркими пятнами просочившейся крови из глазных впадин, и его судорожно сжимающиеся на груди руки говорили о тех физических и моральных страданиях, которые он переживал. Его подняли двое английских солдат и ногами вверх втолкнули в машину. Воздух прорезал протяжный вопль боли.

Ударами прикладов в грузовики загоняли сестер милосердия, врачей и санитаров. Девушки цеплялись за руки своих палачей, молили о пощаде, хватались за края машины и отталкивались. Одна упала, и англичане стали избивать ее ногами.

Немного дальше, у самого холмика, ведшего к шоссе, стояли восемь домобранских офицеров. Лица их были пепельно-серыми, глаза пустыми, оловянными. Казалось, что это живые трупы, что они уже ушли из этого мира, и только их неодушевленные тела подчиняются приказаниям мучителей. Между ними был и известный герой югославской авиации, полковник М-к.

За спинами немцев я тихо подошла к М-ку вплотную и, сдерживая волне ние, взяв его осторожно под руку, сказала:

— Полковник! Вы меня знаете… Я могу вам помочь бежать. За третьим от угла домом направо по улице, стоит наш «Опель». Сейчас сюда никто не смотрит. Идите, не обращая на себя внимания. Садитесь в машину и ждите. Мы вас увезем…

Полковник не обернулся. Краем глаза скользнул по моему лицу. Я почувствовала, как дрогнули мускулы его руки, отвечая на мое пожатие. Едва слышно он ответил:

— Мои солдаты и офицеры уже отправлены на смерть сегодня рано утром. Сейчас грузят раненых, моих храбрых соратников. Я не оставлю людей. Я виноват… Они хотели разбежаться, а я их отговаривал, веря в гуманность извергов… Передайте всем, кто меня знал, что я спокойно иду на смерть. Я не хочу жить предателем…

Стоявший невдалеке английский сержант, заметив наш разговор, внезапно заорал, ругаясь самыми скверными словами:

— Вон отсюда, нацистская свинья! Что вы здесь делаете? Хотите, чтобы и вас, немцев, отправили туда, куда мы шлем этих?

Немецкие офицеры быстро отступили, повернулись и почти бегом взбежали на откос к шоссе. Полковник повернулся ко мне, перекрестил меня католическим крестом и пошел к грузовику. В этот момент раздался выстрел, второй, затем началась безпорядочная стрельба.

По выгону бежал, вернее скакал, как загнанный заяц, какими-то зигзагами одноногий инвалид на костылях. Отталкиваясь от земли своими подпорками, громадными прыжками, несчастный стремился укрыться в лесу.

Английские солдаты стали на колено и начали бить его из карабинов. Они хохотали. Они веселились. Очевидно, забавляясь «игрой», они не стреляли в тело, а под ноги калеки, поднимая пулями всплески пыли и земли. Тот негодяй, который заорал на меня и полковника М-ка, сорвал с груди автомат и с живота пустил очередь по инвалиду.