Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-2

В пещере сочилась подпочвенная вода. Он лизал языком влажные камни, хоть немного утоляя этим мучительную жажду. Сняв с себя рубашку и нижнее белье, с трудом перевязал раны и остановил кровотечение. Без пищи, совершенно изможденный, задыхающийся от трупного запаха, он провел в пещере три дня. В ночь на четвертый, он наощупь пополз вперед, заранее рассмотрев местность, и к рассвету добрался до западного выхода из ущелья. Это было его счастьем. К полудню приехал целый караван грузовиков, доверху нагруженных «танковыми кулаками» — базуками, аэропланными бомбами небольшого калибра и амуницией для минометов. Весь груз был сброшен в пропасть на трупы, и затем был произведен взрыв, потрясший все ущелье и вызвавший хаотический обвал скал и камней.

Часть расползшихся раненых была уничтожена вместе с трупами. Уцелело только несколько человек, выбравшихся раньше, среди них и Станко П. Он дополз до первых крестьянских домов, был подобран кочевскими «фольсдойчерами», спрятан и вылечен. Они же помогли ему перейти границу в Австрию.

Недавно мне говорили, что, с медицинской точки зрения, никто не может сразу поседеть от страха и переживаний. Голова 24-летнего Станка была бела, как снег…

Полковник 3. сказал нам, что, по их сведениям, выдача, как она захватила полевой лазарет словенских домобранцев, захватит и всех русских, находящихся в немецких госпиталях, разбросанных в окрестностях Вертерского озера.

Поручик Ш. предложил, вместо возвращения в Тигринг или поездки в еще неизведанные в нашей разведке края, объехать лазареты и предупредить о грозящей опасности.

Мы объехали десяток госпиталей, расположенных около Клагенфурта и вдоль шоссе, ведущего на Виллах. У входов стояли английские часовые, но, видя на нас немецкие формы, пропускали без вопросов.

Немецкий персонал охотно указывал нам, в каких палатах лежат русские и югославяне. Мы нашли много легкораненых, которым предложили немедленно покинуть госпиталь. Там мы нашли больного отца поручика Охранного Корпуса, капитана Дубину, и обещали прислать за ним сына с перевозочными средствами. Тяжело раненые сильно волновались и умоляли, как можно скорее, их вывезти.

Не скрывая ничего, мы рассказали о выдачах в Лиенце, окрестностях Литхоффена и Виктринга. Всем мы раздавали на скорую руку нарисованные карты расположения Корпуса и путей к Тигрингу.

До пяти часов вечера мы делали объезды, добравшись по правой стороне озера до самого Виллаха. На левую проникнуть не рисковали, т. к. в маленьких курортах до сих пор находились титовские партизаны.

Большинство послушалось нашего совета. Немецкий персонал помогал, как мог. Сестры милосердия приносили одежду, формы и даже штатские костюмы, и в некоторых местах в списках больных вычеркивались русские и сербские имена, и тут же вписывались фальшивые, немецкие, в случае, если раненый не мог уйти из лазарета.

Часть казаков, остовцев и чинов РОА добрались до нашего расположения и были сейчас же приняты в списки частей. На следующий день утром поручик Дубина поехал на телеге и привез больного отца.

День 30 мая был полон встреч, полон лиц. По дороге мы встречали машины, увозившие «остов» и бывших военнопленных. Как нам сказали немцы, имевшие лучшую информацию, чем мы, их всех, через Юденбург, Грац и затем Сигет-Мармарош, в Венгрии, отправляли в СССР.

Проезжая мимо железнодорожной станции в Виллахе, мы заметили целые составы поездов, товарные вагоны, у которых окна были густо заплетены колючей проволокой. Впоследствии мы узнали, что вагоны, были приготовлены для несчастных жертв дикой лиенцевской расправы.

Из Виллаха мы хотели продолжать путь в Шпитталь, но за городом, у первой же рогатки, нас задержали и приказали ехать, под страхом ареста, обратно. В придорожной гостинице, куда мы зашли попить воды, узнали, что в Лиенце происходит насильственная репатриация всех людей Домановской дивизии…

Возвращаясь в Тигринг, по дороге подобрали несколько человек русских, вышедших из больниц. Машина была перегружена до отказа.

В Тигринге нас встретила большая радость, первая за все последние дни. Перед палаткой капитана К. нас ожидал майор Островский. Капитан в малиновой пилотке решил, очевидно, освободиться от строптивой группы казаков и нашел прекрасный выход: освободив их из проволочной клетки, прислал всех в распоряжение Русского Корпуса. Возможно, он думал, что 4500 русских, находящихся в окрестностях Клейне Сант Вайт, раньше или позже тоже будут выданы, и вместе с ними и остаток казаков фон-Паннвица.

Вечером, на совещании, на котором присутствовали полковник Рогожин, майор Г., майор Островский и другие высшие офицеры, было решено, что на следующий день, 31 мая, на «Тришке», которого немного отремонтировали, с шофером Борисом Черпинским я сделаю вылазку в Альтхоффен, в надежде напасть на след выданных казаков 15-го корпуса и самого генерала фон-Паннвица. Одновременно главное внимание обратить на розыски полка «Варяг».

В надежде, что нам это удастся, жены офицеров и солдат «Варяга», находившиеся с нами, и сама жена командира, полковника М.А. Семенова, Анна Романовна, писали письма, с просьбой их передать.

Наше положение считалось очень серьезным. Трудно было считать себя исключением. Массовые выдачи во всех пунктах Австрии, захват венгров вблизи Перчаха и отправка и их в Сигет Мармарош, о чем нам рассказали местные австрийцы, заставляли предпринять меры крайней осторожности. Вокруг всех стоянок была выставлена стража. Спокойного сна не было. Все прислушивались и вздрагивали при каждом шорохе. На сеновале, в котором мне было отведено место, наши разобрали доски пола и решили, что, если появятся англичане, прыгать прямо вниз, в кусты, и оттуда бежать в лес.

Еще один день прошел, и за ним приближалось неизвестное «завтра».

Четырнадцать долгих лет легли между мной и пожелтевшими листками записной книжки. В ней записаны только даты, вшиты отдельные «документы» того времени. Для всех, кроме меня, они — просто мятая бумага с иероглифами, сделанными карандашом, но когда я их просматриваю, передо мной встают образы, живые люди, с кровью и плотью, страдающие, гонимые. Встают картины прошлого с изумительной ясностью, со множеством мельчайших, казалось бы, давно забытых подробностей. То, что раньше было днями, сегодня переживается мною в минутах, но, являясь как бы концентрацией, квинтэссенцией ушедших лет, все воспринимается особенно болезненно и остро…

Четырнадцать лет — достаточный срок для того, чтобы стереть все чересчур личное. Человек перестает быть в своих глазах самым важным объектом переживаний и начинает смотреть на факты, как на нечто такое, что, как мельчайшие куски мозаики, попадает в общий рисунок исторических фактов. Трагедия 1945 года, разыгрывалась ли она на территории Австрии, Италии, Германии, Франции или в Нью-Йоркской гавани — это та картина, которая должна остаться запечатленной в общей схеме страданий людей, боровшихся против коммунизма, не понятых, не признанных теми, кому сегодня и завтра придется, так или иначе, встречаться с этой борьбой в мировом масштабе.