Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-3

— Но почему на вас есаульские погоны? — удивился Краснов. — Я же прекрасно помню, как подписывал приказ о присвоении вам звания полковника!..

— Я был контужен под Новороссийском. Выходили на хуторах. Уже после нашего отступления…

— Бегства, голубчик, бегства нашего…

…Мария с тревогой вглядывалась в сторону дальних гор. Ближние горы если и таили опасность, то только со стороны партизан. А к их нападению казачья станица была готова постоянно. Однажды они уже пытались совершить ночной налет на «Новочеркасск»-Олессо: после минометно-пулеметного обстрела под покровом темноты прокрались едва ли не вплотную к боевым охранениям. Но Кузнецов — командир охранной сотни — обрушил в ответ такой плотный огонь, что те поспешно отступили.

Теперь среди казаков не было ни сотника Кузнецова, ни есаула Добровольского с его «Волчьей сотней». Поговаривали всякое — вплоть до того, будто те подались к югославам. Что ж… А слухи… Они были всегда. И чем тревожнее обстановка на фронтах, тем невероятнее были слухи.

Жалко было покидать Олессо. К нему привыкли. За долгие годы это было первое место, где в общем-то чувствовали себя, как дома.

Уже двое суток не распрягали лошадей. Увязаны тюки, упакована кладь. К каждой подводе прикреплен безлошадный. Казаки ходили хмурыми, но собранными. Матери держали детишек при себе.

Приказ о выступлении на Вилла-Сантин был получен только на третий день. Но вместо того, чтобы как можно быстрее двигаться к перевалу через Альпы, в Вилла-Сантин простояли еще сутки. Именно в течение этих упущенных суток американцы вывели свои оккупационные войска из-под Лиен- ца, и казаки угодили в западню, приготовленную для них англичанами.

Казачью колонну, выступившую из Вилла-Сантин, провожал колокольный звон от одного селения к другому.

— С чего это они? — недоумевали казаки. — Партизанам сообщают о подходе нашей колонны или радуются, что уходим?

Авангард с арьергардом находились в постоянном напряжении. Казачьи боковые охранения держали под постоянным прицелом горные склоны.

А под весенний перезвон колоколов, от заснеженных вершин гор потекли в долину черные ручейки — с гор начали спускаться партизаны. Для них война уже закончилась. Над долиной кружили английские самолеты. Они уже не бомбили и не обстреливали. Но каждый такой пролетающий самолет провожали тревожными взглядами.

Партизаны — сербы и хорваты — в широкополых черных шляпах, у многих в ухе — серьга. Вооружение немецкого, английского, итальянского и еще бог весть какого производства. У многих в руках ручные пулеметы.

Колонна потеснилась, прижалась ближе к скалам. Добро, в этом месте скалы были как раз по правую руку по ходу движения. Слева — крутой обрыв и дальше простиралась долина, залитая солнцем. Вдали виднелись островерхие кровли, крытые красной черепицей. Какое-то время обстановка на дороге оставалась до такой степени напряженной, что, казалось, еще минута, другая — и нервы у людей не выдержат. С одной стороны — плотная колонна казачьих подвод, которые прикрывали конные разъезды, с другой — бесконечная цепочка партизан, движущихся навстречу. И те, и другие не просто вооружены — они умели и привыкли убивать. И разделяли их какие-то метры. Достаточно одного выстрела с любой стороны или одного провокатора — и в считанные секунды многокилометровая полоса будет устлана трупами. Истекали минуты величайшего нервного напряжения. Колонна двигалась своим путем навстречу неизвестному будущему, партизаны — к своим домам, семьям, миру. И в эти минуты никому не хотелось умирать.

На подходе к перевалу — столпотворение, дорога забита пешим людом. Катят тачки, детские коляски. И ни начала, ни конца обозам… Их обходили на рысях боевые казачьи сотни.

Люди брели в беспорядке. Измученные и уставшие, они бросали на ходу те немногие пожитки, которые удалось дотащить к подножию Альп. Среди беженцев — немало стариков-эмигрантов, приехавших в Северную Италию к казакам в поисках лучшей жизни. И многие после долголетней разлуки встречали здесь не только станичников, но и родственников. Эмигранты тоже уходили от англичан. История гражданской войны повторялась. Но тогда они были офицерами и солдатами — теперь отступали женщины и старики. Кое-кто с внуками, родившимися уже в эмиграции. И только одна мысль — общая для всех на этой дороге, ведущей к предгорью Альп: уйти от англичан, успеть попасть к американцам…

В горах уже стояли югославские заставы. Обвешанные гранатами, перепоясанные пулеметными лентами. Лица суровы. Глядели угрюмо. Молча пропускали проходящие мимо обозы. Враги…

Дождь, снег…

Дорога через перевал местами обледенела, копыта лошадей скользили по грязи, непонятно откуда взявшейся среди камней. Срывались в пропасти подводы. Лошадей вели под уздцы.

От дождя и мокрого снега осела брезентовая крыша фургона. Все намокло. Мария сидела в воде, на руках держала самых младших. А муж — то позади колонны, то где-то впереди. Иногда он все-таки выбирал время и несколько минут ехал рядом с подводой, в которой находилась его семья. Но однажды, когда Петр в очередной раз ускакал на своей гнедой кобыле — еще до выступления из Олессо Алферов собственноручно подковал своих лошадей, в том числе и верховую, — Мария из-под осевшего брезента расслышала тяжелый шаг воинского подразделения, обгоняющего подводу. Удивило то, что шли в ногу. В подводах смолкали разговоры. Даже голоса казаков, успокаивающих лошадей, и те попритихли. Мария собралась было спросить у генерала Дьяконова, шедшего у передка их подводы: «Кто это?». Но тут послышался голос мужа:

— Передать по цепи юнкеров…

И она вздохнула с облегчением: «Слава Богу!» Колонну взяли под охрану юнкера. Их любили.

Алферов неоднократно предлагал генералу Дьяконову хотя бы немного передохнуть в подводе, но старый генерал всякий раз отказывался. Как же! Когда-то через этот перевал вел своих донских чудо-богатырей Суворов! А он, Дьяконов, прежде всего — казак! И только потом — казачий генерал. И он всю дорогу шел вместе с безлошадными. В густой цепочке рядовых высверкивали шитые золотом генеральские погоны.

Обычно звук выстрела в горах разносится далеко и гулко. Этого выстрела никто не услышал. Партизанский снайпер, наверное, до конца дней своих будет рассказывать внукам, как он метко «снял» генерала. Он станет рассказывать, что генерал был молод, шагал легко, что на груди его искрились яркой эмалью и золотом высшие офицерские ордена, а не солдатские Георгии…

— Хочу только одного — стать на отеческую землю обеими ногами, — признался он как-то Марии еще в Олессо.

Это был единственный выстрел с гор за все время перехода через Альпы. Выстрел после окончания войны.