Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-4

Также, как фашистов, скоро разгромим…»

Не привыкли люди верить англичанам,

Казаки решили все же испытать,

И долину Смерти своим грозным

Станом Над рекою Дравой стали занимать.

Дали англичане каждому палатку,

Хорошо продуктами начали снабжать,

А через полмесяца предложили в Ставку,

Будто для обмена, оружие сдать.

«Ваше устарело, мы дадим другое,

Вместо вашей шашки — легкий автомат,

И подводы ваши окуем мы бронью,

Чтобы сохранить в них старенькую мать.

Все дадим, что нужно: танки, пулеметы,

А когда мы двинем с вами на Восток,

Вас в бою поддержат наши самолеты,

А сейчас спешите сдать оружье в срок.

Не с охотой, правда, оружие сдали,

Хорошо не знали, как дело велось,

А потом поняли, много проморгали,

Получить другого взамен не пришлось.

После офицеров вскоре пригласили

В английскую «ставку», чтобы обсудить

Совместные планы о борьбе с врагами,

Как ловчей и легче им врага разбить.

Быстро офицеры сели на машины,

Думали, что верно, в ставку повезут.

А в пути другое всем им объявили —

Что их коммунистам в руки отдадут.

Мотоциклы, танки их сопровождали,

Уже невозможно было убежать.

Казаки Доманова тогда осуждали,

Что не мог он правду вперед увидать.

Казакам и семьям тоже объявили —

Собираться ехать в Советский Союз;

Но они на это протест объявили —

Заявили: «Лучше нас стреляйте тут».

Смертная долина сумраком покрылась,

На подводах взвились черные флаги,

И предсмертным чувством в каждом сердце билось —

Вместо дружбы жданной взяли их враги.

К англичанам злобы они не имели,

Не было причины с ними счет сводить,

Но сдаваться деспоту они не хотели

И теперь не в силах его победить.

Рано на рассвете первого июня

Казаки и семьи, видя свой конец,

Изо всей долины подняли хоругви

И пошли молиться в городок Лиенц.

Всякие надежды на борьбу пропали

Не дают спокойно на чужбине жить.

И в такой период духом все упали,

Осталось у Бога помощи просить.

Нет! Не слышны были Господу молитвы.

Поднялося солнце, был девятый час.

Англичане в городе готовились к битве —

Отправлять насильно им был дан приказ.

Подошли машины, подошли солдаты,

С острыми штыками, держа наперед.

Вся толпа молящихся была сильно сжата,

Ну а к машинам никто не идет.

Солдаты взмахнули на толпу штыками,

С палками другие в помощь подошли,

На людей безвинных зверские удары

Сыпались, и жертвы в машины несли.

Стоптаны иконы, выбиты хоругви,

Душу раздирающий раздавался крик.

В страхе под ударами металися люди,

И предсмертный ужас сковал лица их.

«Где же ваша правда, — из толпы кричали, —

За какую бились долгие года,

Где же та свобода, что всем обещали,

Или вы продались сталинским катам?

Верьте! Не возьмете, продажные шкуры,

К зверю кровожадному в пасть мы не пойдем!

Презирать вас будут невинные трупы,

Как один, в долине этой мы умрем!»

«Ура!!! На смерть, за правду», — раздались крики,

И на цепь к солдатам бросилась толпа.

Цепь солдат сломили, но увы… преграда —

Впереди бурлила быстрая река.

Выстрелы догнали, кто по-над рекою

Из толпы пытался к лесу убежать,

А бежавших первыми массовой толпою

С берега столкнули Драву переплывать.

Женщины и дети с берега бросались,

Думали, поможет им уйти река.

Но волной свирепой они разбивались

О скалистый берег и ушли до дна.

Вот спешит на берег гордая казачка,

Грудного малютку держит на руках.

К груди дорогого младенца прижала

И, не дрогнув, скрылась в кипучих волнах.

Она не преступница была перед властью —

Казака Решитько верная жена,

А в протест всеобщему русскому несчастью

Жизнь свою с младенцем она отдала.

А река, свирепым ревом заглушая,

Ровно зверь, добычу свою растерзав,

Меж волн бессчетно трупы принимая,

Несет эти жертвы поспешно в Дунай.

Но недолго масса у реки толпилась,

Английские танки на помощь пришли,

На прежнее место, где она молилась,

Скрежетом железа народ отвели.

Не было предела ужасу страданий!

Это проходило, будто страшный сон.

Учинил расправу в городке Лиенце

Британский бригадный генерал Мессон.

Был ли он подкуплен Сталинской разведкой?

Или он приказы власти выполнял?

О такой расправе, в истории редкой,

До сего момента никто не слыхал.

1946 г. Клагенфурт, Австрия.

Примечание:

В 1946 г. для широких масс не было известно о Тегеранском и Ялтинском соглашениях между Рузвельтом, Черчиллем и Сталиным. Мне говорили казаки, что казачий стан походного атамана Доманова был в подчинении командиру 36-й бригады бригадиру Мессону. После выяснилось, что выдачу производил 8-й шотландский батальон 36-й бригады под командой подполковника Малькольма и офицера связи майора Дэвиса. Возможно, сам бригадир Мессон при выдаче не присутствовал. В то время мне не были известны другие лица, кроме генерала Мессона, поэтому я и указал только главное лицо, которому подчинялся казачий стан. Штабу 1-го Конного полка было официально объявлено — Казачий стан подчиняется английскому бригадному генералу Мессону.

Был 1938 год, но я не помню ни числа, ни дня, ни месяца, ни времени, когда они пришли за отцом. Скорее всего, весной или ранней осенью: выходя из дому, я не надевал пальто. И сам арест произошел рано утром. Хотя на дворе было пасмурно, но достаточно светло и магазины были открыты. Перед тем, как отца увели, я успел сбегать в магазин и купить ему в дорогу большой кусок московской колбасы.

Также не помню я, что я делал в этот поворотный в моей жизни день. Наверно я пошел, как обычно, в школу, как на работу в диспансер пошла мама. Никаких резких обвалов в моем мышлении в этот день не произошло. Внешне в моем отношении к окружавшей меня действительности все оставалось неизменным. И вместе с тем, день ареста моего отца оказался для меня решающим в моей жизни в большом и глубоком для меня смысле.

Отмечу, что с самого начала я рос и воспитывался в семье незатронутой клише и шаблонами официального советского мышления. Моего отца, рожденного в крестьянской семье в с. Липцы, Харьковской губернии, революция 1917 года и конец 1-й Мировой войны застали на турецком фронте в чине поручика российской императорской армии.

Весной 1918 года он пробрался, через взбаламученный начинавшейся гражданской войной Кавказ, в уже занятый немцами Харьков. Но уже в конце этого же года, после поражения Германии в войне и падения гетманского режима на Украине, мой отец с группой других проживавших в Харькове офицеров, присоединился к отходившему из Харькова на запад гетманскому полку, признавшему власть Директории Украинской Народной Республики. На полковом совещании обсуждалась также возможность отхода на соединение с Добровольческой армией, но пути на юг были уже отрезаны наступающей Красной армией.