Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-5

— Так, гражданин начальник, на складе нет не только первого срока, но и вообще никакого. Все время портные латают, перелатывают.

— Бери его, иди в портняжку и там чего-нибудь подбери. Да смотри, чтоб чистое было.

Мы пошли с Лебедевым в мастерскую, и я возвратился оттуда, хотя и действительно в латаном-перелатанном, но зато в чистом и не оборванный. А взамен полотенца мне дали какую-то тряпку, но тоже чистую.

Начальник еще был в бухгалтерии.

— Ускорить можешь? — спрашивает.

— Мог бы, если бы было место. Мне надо разложить финстружку, а у меня даже стола нет. И я беру ее по одной. Какая уж тут скорость?

Он посмотрел на внутреннее пространство палатки, увидел неимоверную тесноту, хмыкнул и вышел.

Приезд кассира и выплата денег привели чуть ли не к празднику в зоне. Все уже знали, что это моя работа, многие приходили ко мне и всячески похваливали. Что касается бригадиров, то все без исключения они сочли необходимым представиться мне лично.

А дня через три я удостоился приема пред светлые очи Генки с очень замысловатой кличкой, которую я уже не могу вспомнить. Ко мне подошел пацан и сказал, что Генка ждет меня. Если тебя ждет вор в законе, отказываться из скромности как-то не принято, и я пошел. В углу барака у Генки был оборудован уголок, по тамошним понятиям даже роскошный, то есть у Генкиной постели были подушка и простыня, чего больше ни у кого в зоне не было.

По команде Генки мне подали котелок горячей баланды (я заметил, что обед еще не начинался), в которую положили изрядный кусок американской тушенки (ого!) и подвинули порядочный кусок хлеба.

— Ешь, ешь, не стесняйся. Ты заслужил.

Я и не постеснялся, а все съел до капельки.

— А ты так и дальше будешь там работать?

— Не знаю. Бухгалтер хочет, чтобы я это все продолжал, а Серов мнется, не говорит ни да, ни нет.

— Понятно. Ты ж из контриков, из фашистов, а им, по советским понятиям, — только тачка да кирка. Ничего, работай, и тебе, придет время, перепадет кое-что.

Я ушел, до конца не поняв его речи, но после все мне объяснили. Генка «держал» несколько крупных хороших бригад, которым с помощью бригадиров, прорабов, нормировщика Толика и счетовода-расчетчика, то есть меня, завышали премвознаграждение, а потом все эти лишки стекались к Генке, и тот уже распределял деньги в соответствии с заслугами в общем «лапошном» деле, не обижая и себя, и вольное лагерное начальство. И эта система действовала во всех лагерях Дальнего Востока, а может, и всего СССР. Система эта действует всегда и везде, и поэтому я больше упоминать о ней не буду.

Следует еще сказать, что администрации колонн по этой причине часто бывают заинтересованы в том, чтобы на колонне находился или вор в законе, или, за неимением такового, достаточно авторитетный уголовник, что обеспечивает бесперебойность системы, ибо не будет ни жалобщиков, ни каких-либо сопротивленцев.

Правда, на этой колонне упомянутая система в регулярном режиме не заработала, так как Генку через месяц куда-то увезли.

Я стал штатным сотрудником бухгалтерии, в которой трудилось, кроме меня, еще три человека: старший бухгалтер, счетовод продовольственного стола Сергей, толстый веселый парень, и уже упоминавшийся Лебедев. По штату полагался еще бухгалтер производственного стола, но вакансия оставалась свободной, а всю работу по этой части выполнял сам старший бухгалтер. Поэтому у него постоянно было много работы, но он никогда не поручал никому из нас сделать хоть какую-то часть ее и часто сидел ночами, когда мы, остальные, спокойно спали. Вообще, он, несмотря на возраст, был очень стеснительным человеком — и в обращении с начальством, и в обращении с нами, подчиненными, хотя считался бухгалтером высокой квалификации, и здесь постоянно ходили слухи о его скором переводе в Дуки, в центральную бухгалтерию.

Все заключенные, и я в том числе, всегда считали, что бухгалтерия, распоряжаясь складами и кухней, не может быть голодной. Однако я, став сотрудником бухгалтерии, не ощутил особой перемены в своем питании. Баланду мы получали, как и все, с кухни, только нам наливали чуть побольше и чуть погуще, а хлеб — обыкновенной пайкой. Только время от времени наш Серега приносил из каптерки кирпичик хлеба, и мы делили его на четыре равные части. Однажды Серов застукал Сергея с этой буханочкой и отправил его на общие работы, но через две недели, в течение которых я исполнял его обязанности, его амнистировали, и в тот же день он вошел в нашу палатку с кирпичиком под мышкой, весело распевая: «Долго в цепях нас держали!»

Служебные дела мои шли успешно; я составил несколько вспомогательных таблиц, что значительно ускорило расчеты, и месяца через три я ликвидировал отставание в начислении «премвознаграждения». Теперь мне приходилось выполнять расчеты просто каждый очередной месяц, это не занимало много времени, и я охотно помогал Сергею и Лебедеву в их работе. Пробовал я напрашиваться в помощники и к старшему, потому что это было мне просто интересно, но эти мои попытки особого успеха не имели. Иногда давал он просчитать какую-нибудь таблицу или ведомость, и все. Почему он так поступал, я не знаю. Возможно, он считал, что для работы по учету строительного производства необходимы и бухгалтерские знания, и знания по строительству, а у меня ни того, ни другого не было. Но я хотел учиться.

Очень быстро я возвратил себе человеческий облик. Это было нетрудно, так как на этой колонне были и баня, и парикмахерская, и прачечная. Через каждые 10 дней весь состав купали, брили и меняли белье, хотя старое и ветхое, но чистое. А на 414-й за все время моего на ней пребывания нас ни разу не купали, не брили и белье не меняли. Даже удивительно, как мы там не завшивели безбожно. Видно, в тех нечеловеческих условиях даже вши жить не желали.

Постепенно я познакомился со всеми инженерно-техническими и конторскими работниками колонны (все они были заключенными) и был уже со всеми, как говорится, на равной ноге, даже с нормировщиком Толиком, который при первой встрече отнесся ко мне довольно пренебрежительно.

Нашелся и партнер по шахматам, экономист колонны Юра Саркисов. Сначала мы играли кусочками дерева с нарисованными знаками, затем взялись вдвоем вырезать фигуры из осиновых плашек, приносимых нам из тайги. Фигуры получились очень непривлекательными, особенно кони, но все равно были лучше, чем просто чурки. По шахматной силе мы были примерно равны, и один раз даже решили сыграть матч на интерес: он поставил полученную в посылке красивую записную книжку, а я — свои усы, которые только что начал отпускать. Победителем считался тот, кто выиграет три партии подряд. Матч продолжался по причине равных сил очень долго, месяца два, а проиграл его я и сбрил усы. И с тех пор больше я усы в жизни не отпускал.