Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-5

Новая колонна, кажется, самая крайняя и последняя Нижне-Амурлага, была расположена на красивейшем месте: пологий пригорок в молодой березовой роще, где было множество грибов, но которые, ясно, были быстро уничтожены.

Контора была еще в палатке, работа была самая обыденная и рутинная, событий запоминающихся почти не было.

А точнее, было три.

Теперь мне, как старшему, снова приходилось ежемесячно отправляться в Дуки, а с учетом расстояний на каждый такой поход затрачивалось 9-10 дней. Сзади по дороге в Дуки у меня никого не было, и я отправлялся пешком в дальний путь первым, на пару с лейтенантом, потом мы подбирали по дороге других таких же путешественников и добирались таким образом до автомобильного движения.

Вот один раз мы — уже три бухгалтера и один лейтенант с пистолетом, идем по тайге. Уже в некоторых местах была готова просека под автотрассу. Мы входим в такую просеку и видим примерно в ста метрах по этой же просеке медведя, который лакомится какой-то ягодой. Наше появление ему явно не понравилось, но наш отважный лейтенант вынул пистолет и открыл огонь. Медведь начал уходить от нас прямо по просеке, сначала шагом, а потом бегом. А мы тоже, и пешком, и бегом. Лейтенант израсходовал одну обойму, вставляет вторую, а больше у него нет. После очередной пары выстрелов мы стали уговаривать лейтенанта прекратить пальбу, а то, дескать, надоест эта беготня мишке, и он повернет назад, а у него уже патронов не будет, да и стрелок, по всему, из него слабый. Он нас послушал, а медведь вскоре скрылся из виду.

А в следующем месяце вся наша колонна, как и все соседние, кантовалась, пела и плясала. Причина: где-то там, на трассе, групповой вооруженный побег. Человек двадцать зэков перевозили куда-то на грузовике; они разоружили и слегка помяли обоих конвоиров в кузове и сержанта в кабине, и скрылись в тайге, как потом выяснилось, разбившись на несколько групп.

Вся наша охрана ушла в патрули и засады, водить бригады на работу стало некому, работа в зоне продолжалась еще дня два, а затем и она прекратилась: не подвозили лес.

Потом начали поступать известия о поимке по два-три человека, а последнюю, вооруженную группу, кажется, перестреляли в тайге.

Во время очередного моего визита в Дуки произошла интересная встреча. Заводят нас на штабную колонну, а она битком забита народом. Оказывается, со всех колонн 4-го отделения свезли много заключенных, и уже все знают, что готовится большой этап на Колыму, сплошь 58-я статья.

Среди них немало казаков, хожу по переполненным баракам, ищу знакомых, не попадаются. Но кто ищет, тот всегда найдет. И я нахожу, и кого же? Командир нашего дивизиона ротмистр Кириллов. Долго мы разговаривали с ним, ясно — «бойцы вспоминают минувшие дни и битвы, где вместе рубились они».

Мне все время хотелось напомнить ему один хорватский эпизод. Мы выходим из боя, идем толпой, разгоряченные, грязные, потные и расхристанные, а он стоит на обочине проселочной дороги и одним пальцем отводит в сторону тех, кто «не по форме одет». Набралось нас таких с десяток, и Кириллов приказал штабному вахмистру исполнить над нами наказание по типу: «Встать! Бегом марш! Ложись! Встать! Бегом марш! Ложись!» Вахмистр завел нас на пологий склон, раза два уложил на землю, а потом, когда нас, наказанных, уже было не видно снизу, сказал: «Отдыхай, ребята!»

Все-таки я это Кириллову не напомнил.

Когда я возвратился на свою колонну, помпотруду сказал мне по секрету, что и я был в списке на отправку в Дуки, но, по причине моего отсутствия на месте, меня никуда не отправили.

Вскоре после этого меня перевели, почему, не знаю, на одну из «старых» колонн, где я стал бухгалтером по производству. Старшим бухгалтером здесь была вольная девушка, круглолицая, конопатая и такая смешливая, что частенько на мои всяческие выходки хохотала по полчаса.

И здесь я, опять по неизвестной причине, не задержался надолго. Меня перевели, еще раз, на колонну, еще ближе к Дукам, на которой мне не нашлось бухгалтерской должности, и я стал нормировщиком, сначала вторым, а затем и старшим.

Вот здесь, на этой колонне, мне и пришлось пережить самый пик «сучьей» войны.

Собственно, сучья война уже пылала по всему Дальнему Востоку и на Колыме, но я все это время был в далекой глубинке, а там не было ни воров в законе, ни сук. Причина понятна: при открытии новых колонн начальство вынуждено было сплошь и рядом допускать отступление от требований режима и охраны, поэтому туда подбирался более спокойный и работоспособный элемент.

До сих пор мало кому известно и мало что известно о событиях сороковых годов двадцатого столетия в советско-лагерной системе, прославившихся под названием «сучья» война. А ведь события эти не зря названы войной: по кровопролитности, по количеству убитых и искалеченных, по тому ужасу, испытанному многими тысячами беспомощных очевидцев жестоких казней, совершаемых на глазах людей, по множеству проблем, поставленных перед руководителями всех уровней лагерной системы, — события эти не имеют себе равных.

Мне нигде не попадались аналитические официальные, полуофициальные или дилетанско-журналистские материалы по теме «сучьей» войны. Возможно, они где-то и есть, а возможно, МВД до сих пор числит их в разряде сверхсекретных, списать же многочисленных жертв этой войны по каким-либо, известным чекистским чиновникам, своим графам отчетов, не составляло им никакого труда.

Информацию об этих страшных событиях можно найти мизерными порциями в воспоминаниях уцелевших заключенных тех времен. Наиболее содержательная информация, как я считаю, содержится в книге Варлама Шаламова «Очерки преступного мира», в которой имеется даже целая глава, названная именно так — «сучья» война.

Вот именно с В. Шаламовым и его интерпретацией описываемых событий, несмотря на мое огромнейшее к нему уважение, я и собираюсь поспорить, основываясь на том, что я видел сам и что знаю из достоверных рассказов других заключенных Нижне-Амурлага, всех его подразделений.

По мнению В. Шаламова «сучья» война является результатом столкновения двух элитных группировок преступного мира. Первая — это воры в законе, всю войну просидевшие в лагерях, где продолжали хранить верность воровским законам, запрещающим брать в руки оружие для защиты государства. Вторая — это воры, прошедшие войну, а затем, после ее окончания, совершили новые преступления, попали в лагеря и требовали для себя тех же прав воров в законе, что и у «правоверных» воров. А те давать этих прав не желали. Спор решался кровавым путем.

Эта концепция не выдерживает критики. Действительно, во время войны из лагерей было взято в Красную Армию 700–900 тысяч человек (разные историки называют разные цифры).