Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-5

Из всякого шума может выйти что-нибудь полезное. Как-то мне послышалось, что кто-то проговорил, что он намеревается ехать в Циммермановку, и я немедленно разыскал его. Это был действительно мой товарищ по намерениям. Он был автомехаником, работал в Циммермановке в ремонтных мастерских и, как и я, возвращался туда, чтобы работать там же, уже вольнонаемным.

Мы разговорились и решили держаться вместе. Он освобождался на два дня раньше меня, у него были знакомые на автобазе Нижне-Амурлага в Комсомольске, и он хотел ожидать на этой базе автомобильной оказии на Циммермановку, а до этого на несколько дней надеялся получить там приют, и обещал устроить это все и для меня.

Это была большая удача. Никакого регулярного движения по льду Амурья в то время не существовало, нужно было бы самому искать возможности для такой поездки, а в гостиницу с моим (будущим) паспортом меня бы не пустили. На железнодорожном вокзале постоянно проводились милицейские обходы для выявления освободившихся, но не уехавших вовремя граждан. А я как раз к таким и относился.

Прошло несколько дней. Мой товарищ уже вышел. Вот-вот должен был наступить мой день. Мой день. Я знал, что при выходе из зоны каждый день происходили эксцессы по поводу одежды, но о себе никаких беспокойств у меня не было: в моей карточке у меня были записаны только белье и портянки, а это не отбирали, даже если оно было новейшее.

День наступил. Но не наступил. Меня завели на вахту. В уголке за столиком сидит сотрудник спецчасти; я вижу, как он разложил атрибуты моей свободы: паспорт, справка об освобождении, билет от Комсомольска-на-Амуре до станции Лабинская Северо-Кавказской железной дороги и пачечка денег.

Обыск проходит нормально, с карточкой все в порядке. Все, думаю, через пять минут я на воле. Не получилось.

— Снимай валенки.

— Валенки за мной не числятся.

— Значения не имеет. Снимай.

— Это не лагерная обувь.

— Что, умный шибко? Снимай или иди назад, в зону.

— Это не лагерная. Не видишь, что ли?

— Тебя что, в шею вытолкать? Иди в зону, ждут люди.

Против лома нет приема. Я привел свою начальницу, бухгалтера вещевого отдела, которая заявила, что в карточке заключенного Кравцова валенки не числятся, а надетые на его ноги валенки не лагерного образца, но это не помогло.

Канитель эту не буду описывать. Только вмешательство главного бухгалтера (видимо, через начальника пересылки) спасло мои черные валенки, но это стоило мне бешеной нервотрепки и потери времени: вместо 28-го меня выпустили только 30-го, а все это время я терзался мыслями, не уехал ли уже мой напарник механик.

Итак, 30 декабря 1952 года я вышел с вахты комсомольской пересылки в черных валенках и с маленьким фанерным чемоданчиком в руке. Иду по улице. Сколько же это лет я не ходил по улицам? Иду, иду, и вдруг побежал, сам не знаю, почему. Одумался, остановился, огляделся вокруг и пошел дальше нормальным шагом. Но все равно поймал себя на том, что слишком часто оглядываюсь.

По указаниям, полученным мной ранее, я нахожу автобазу. Захожу на территорию, а у самого кошки скребут: уехал или не уехал? Территория огромная, где искать? В отделе главного механика мне говорят: здесь он, к вечеру придет. Приходит, оба радуемся, объясняет: в городе делает покупки, чтобы завтра, на Новый год, устроить пьянку здешним своим приятелям. У меня есть полторы тысячи рублей, я тоже включаюсь в расходы. Но на завтра у меня есть одна неотложная забота: идти на вокзал и продать билет. Мне он обошелся в шестьсот с чем-то рублей. За сколько продам, не знаю.

Василий (я удосужился до сих пор не узнать его имени) устроился на ночевки в бытовых помещениях. Разумно. Днем здесь моются, раздеваются, одеваются, а ночью — сухо, тепло, лавки широкие, хотя и не очень мягкие. Но терпимо.

Утром на железнодорожном вокзале я продал билет за триста рублей и долго бродил по улицам города. В магазинах народу битком, все-таки 31-е декабря, Новый год. Но и на базу идти не хотелось — там вовсю готовилась пьянка, а я до таких удовольствий не охотник.

Попраздновать все же пришлось, и я с невероятным трудом отбивался от предложений «еще по рюмочке» от уже порядочно нагрузившихся участников попойки. Зато завтра уже на работе никого не было, Василий слегка опохмелился, и мы еще погуляли по городу.

4 января мы выехали на студебеккере из Комсомольска. Внимательный читатель насторожится: к этому времени в СССР студебеккеров не должно быть. Правильно. Студебеккеры поставлялись Америкой по ленд-лизу и после окончания войны должны быть возращены Америке. Я помню, как еще на нефтепроводе студебеккеры отправлялись в Комсомольск, где реконструировались, рихтовались, подкрашивались и отправлялись эшелонами во Владивосток, где, по слухам, американцы прессами превращали их в кубик металла и грузили на суда. Их представители разъезжали по крупным автобазам, чтобы Советский Союз не прятал автомобили, были они и в Комсомольске. А по Нижнее-Амурлагу был секретный приказ прятать студебеккеры в самую дальнюю тайгу, куда ни один американец не добрался бы, потому что своей автомашины с такой проходимостью в СССР еще не было.

Вот на таком, видимо, спрятанном студебеккере мы и ехали до Циммермановки по льду Амура. Мы сидим в отапливаемой кабине, и путешествие вроде бы не сулило никаких неудобств. Однако без происшествий не обошлось. Зимнюю дорогу по льду не назовешь хорошей, и попадаются встречные машины с какими-нибудь неполадками или просто застрявшие в снегу или в ледяных ухабах. Тогда на Дальнем Востоке не существовало водителя, который бы не помог другому водителю в каких-нибудь нехороших обстоятельствах. А наш могучий студебеккер для многих видов помощи был очень подходящей машиной. Мы останавливаемся, наш водитель выходит из кабины, оба водителя обсуждают ситуацию, а мы с Василием, легко одетые, потеряли за одно открывание дверцы всю накопленную теплоту, сидим и дрожим. Так было три раза.

Уже темнело, когда мы въехали в Циммермановку. Я в ней не был и ничего о ней не знал, но Василий был здесь как дома; мы зашли в гостиницу (для своих), и нам были предоставлены койки, даже не поинтересовавшись, кто мы такие и зачем пришли.

Сразу с утра я отправился разыскивать Александрянца, но нашел не его, а жену — грузинку Сулу с ее маленьким сыном Жориком. Они жили в маленькой клетушке, и Сулла всячески уговаривала меня ждать Жору, но я решил отправиться прямо в Управление 3-го отделения, которое располагалось в большом двухэтажном рубленом здании. Вообще наше строительство превратило заштатное село Циммермановку в населенный пункт почти городского вида, даже был построен клуб-кинотеатр вполне приличный.

Я разыскал ЧНТЗ и самого Казьмина, и если сказать, что я был окатан ушатом ледяной воды, то это еще слабо сказано. Казьмин сообщил мне, что никакой должности по линии ЧНТЗ он мне предоставить не может, причем никакой причины он мне не указал, а расспрашивать его и требовать каких-то объяснений я не считал возможным.