Евсей Баренбойм - Доктора флота

Вторая ошибка была особенно непростительна. Она потрясла его, осталась в памяти на всю жизнь.

Васятка делал простейшую операцию — удалял матросу жировик на щеке и умудрился повредить стенопов проток. Уже на второй день у больного стала непрерывно течь из раны слюна, как при павловской фистуле. Когда Васятка увидел это и понял причину, он едва не застонал от огорчения. Еще недавно уверившийся, что ему все под силу, даже очень сложные операции, он неожиданно понял, что слишком многого не умеет, что допускает элементарные и грубые ошибки, которые не вправе делать и начинающий хирург.

Некоторое время после этого он ходил мрачный, малоразговорчивый, с особым остервенением работал внутри дома. Если бы не этот бедный матрос, он бы вовсе бросил посещать лазарет.

Матрос, его звали Степан, успокаивал его:

— Что вы, доктор, переживаете? Вот увидите — заживет, как на собаке.

Матроса отправили во Владивосток. Через два месяца пришло письмо: «Сделали пластику, стало лучше. Привет. Степан».

Анька приехала в середине августа. Ей повезло — уже неделю стояла дивная, редкая здесь погода. Все на острове восхищало ее. И бескрайний, подернутый легкой туманной дымкой Тихий океан. И высокое, ослепительное солнце. И десятки людей, лежавших на песчаных пляжах, совсем как на черноморских курортах. И сопка «Дунькин пуп». И сулои — завихрения воды в проливе. И черные скалы «Чертовы пальцы». И луна, низкая, яркая, как огромный медный таз. И звезды крупные, близкие.

Она смотрела, как рыбаки вытряхивают из сетей плоскую камбалу, серую навагу, называемую здесь «вахня», как ворча и ругаясь, извлекают запутавшихся в сетях огромных, килограммов по шесть-семь крабов.

— Как интересно, — не уставала повторять она. — Как в сказке.

Но больше всего нравился ей игрушечный домик, который собственными руками до последнего гвоздя построил для нее Вася. Она чувствовала себя в нем настоящей королевой.

Когда она впервые вошла в дом, на покрытом простыней столе стояла тарелка с шаньгами и большая крынка молока.

— А молоко откуда, Васенька? — удивленно спросила она, делая прямо из крынки несколько глотков.

— Это тебе подарок от Машки.

Лицо ревнивой Аньки сразу вытянулось.

— От какой Машки?

Неподалеку от них жил старик, у которого была корова. Сено из местной травы было жесткое, корова его не ела и он кормил ее рыбной мукой. Старик продавал молоко строго по списку только тем, у кого были грудные дети. От рыбной муки у коровы, ее звали Машка, часто возникали разного рода недомогания и запоры, и старик приводил ее лечиться к Васятке.

Все, что делал муж, приводило Аньку в восторг. Если Васятка шел в лазарет, он никогда не шел оперировать, а только спасать. Если больной поправлялся после аппендектомии, Анька говорила:

— Вася спас его.

По ночам, когда доски подсыхали, а дом стонал и скрипел от ветра, ей снился сон, что она все еще продолжает плыть на «Азии» и до Васятки далеко-далеко. Тогда она просыпалась, открывала глаза и прислушивалась. За окном привычно шумел океан. Рядом белела голова спящего мужа. Теперь они никогда не расстанутся. Она всегда будет с ним рядом. Анька осторожно гладила спящего мужа по волосам, целовала в плечо. Она любила Васятку и была счастлива.

Уже два часа Паша Щекин не мог найти себе места. Он то вышагивал по большим, обставленным старинной мебелью, комнатам профессорской квартиры, то садился в кабинете в огромное кожаное кресло и рассеянно листал разбросанные на столике журналы «Всемирный следопыт», то не выдерживал, вскакивал и шел на кухню, где жена Зина Черняева-Щекина готовила обед. После брака она захотела носить двойную фамилию.

— Что ты так нервничаешь, Пашенька? — какой уж раз задавала она этот дурацкий вопрос, упорно не желая понимать, что от сегодняшнего разговора ее отца с начальником Академии всецело зависит его, Пашкина, дальнейшая судьба и карьера. — Ведь уже твердо известно, что ты получаешь назначение на Балтику. Ну, не останемся в Ленинграде. В конце концов, даже интересно побывать в других местах. — Она попробовала соус, положила ложку, вытерла руки о фартук, посмотрела на мужа близорукими зеленовато-карими глазами. После свадьбы, чтобы казаться красивее, Зина старалась пореже надевать очки. — Может быть, мы вообще напрасно затеяли эти хлопоты?

— Я тебе тысячу раз говорил, что ни в какой другой город ехать не хочу. Предпочитаю служить только в Ленинграде, — с трудом сдерживая раздражение, проговорил Пашка. — Здесь я родился и вырос. Здесь… — он хотел повторить чье-то понравившееся ему выражение «сформировался как личность», но вспомнил о «малине» и промолчал. — Балтика большая. На ней полно всяких дыр. Один Балтийск чего стоит. Даже поговорку сочинили: «Этот солнечный Пиллау, без водау и светау». — Пашка закурил, — Строить свою врачебную карьеру и учиться пению я хочу только тут. И запомни это, наконец, пожалуйста.

— Ты, наверное, проголодался? — заботливо спросила Зина, меняя тему разговора, к которой ее муж всегда относился так болезненно. — У меня все готово, Можно обедать. Задержка только за папой.

После свадьбы у Зины неожиданно выявился недюжинный кулинарный талант. Она кормила мужа так изобретательно, что порой он с трудом догадывался, что ест. Чего стоил один послевоенный деликатес — икра: круто сваренная манная каша с кусочками мяса в томате, присыпанная сверху свежим луком и подаваемая в селедочнице! Или крошечные пирожки с консервированной лососиной, зажаренные в подсолнечном масле! С большим аппетитом Пашка уничтожал приготовленное Зиной, не замечая, что сама Зина с ним не ест, а только сидит напротив и радуется, глядя на него. Он понимал, что в Ленинграде для такой еды нужно много денег, но не интересовался, откуда Зина их берет. Иногда он заставал в квартире шустрого, хорошо одетого старичка с кожаным саквояжем. Старик называл Зину «кошечка», темпераментно размахивал руками, что-то доказывая, но при появлении Пашки всегда быстро целовал ей руку, говорил «оревуар» и исчезал.

— Чего он ходит? — как-то спросил Паша у жены.

— Это наш старый знакомый Иван Иванович, — объяснила Зина, немного смутившись. — Он кое в чем помогает мне.

Больше Пашка ни о чем не допытывался.

Александр Серафимович приехал из Москвы на «Красной стреле» один. Паша с Зиной встречали его. Юля училась на последнем курсе медицинского института. Вопреки предсказаниям знакомых и сослуживцев, жили они дружно. Черняев за эти годы похудел, его когда-то вялая, медлительная походка сделалась быстрой, стремительной, он много смеялся, шутил. Чувствовалось, что брак пошел ему на пользу. Омолодил его, сделал счастливым.